Коллектив авторов - Российский колокол №7-8 2015

Интереснейшая глава в книге Вячеслава Никонова! Называется «Россия и западная система». Посвящена вековому роковому вопросу о том, что же помешало России стать полноценной Европой.

В свете нынешнего обострения этого сюжета – из-за дележа земель в Донбассе – исторический аспект становится не менее актуальным, чем «санкции», с помощью которых Запад хочет нас вразумить.

Никонов прослеживает эту историю не только с присущей ему скрупулёзностью, но с ощущением сюжетного действа, которое втягивает читателя в почти детективное сопереживание: состоится ли? сорвётся единение Руси с Европой? А вдруг загадочный ход истории отвернёт нас к Востоку?

Разница менталитетов, как они сложились за истекшее тысячелетие, обозначена у Никонова (с опорой на многочисленные публикации предшественников) экономно и глубоко: Запад – это коммерческий космополитизм, представительное правительство и философский рационализм.

На Руси, соответственно, – я вижу коммерческий изоляционизм, правительство Божьей милостью, философствование не от ума, а от души…

Далее – акты драматического расчленения, срывы общения, крах контактов и – точка невозврата, «исторический водораздел», датируемый 1527 годом: поездкой Еремея Трусова к папе, которого, как на грех, прогнал с места бурбон Шарль (он же, уточню, Карл – герцог, коннетабль и прочая).

Это уже финал драмы. А до того – в XIII веке – срыв сближения: наши необозримые равнины поглощают силы монголов (смотри знаменитое письмо Пушкина), монголы остаются в Орде терзать Русь – Европа спасена, Русь обречена…

Далее – прозрение Александра Невского, почувствовавшего, что латинство для нас опаснее, чем монгольство, ибо Восток несёт рабство только телу, а Запад претендует поработить душу (формулировки Вернадского). Поняв это, Русь повернулась от Запада к Востоку.

«Папские послания Александр получил с большим опозданием – в то время он находился в Монголии, и, похоже, это путешествие определило его выбор, который был основан не только на соображениях вероисповедания. Как замечал его биограф Алексей Карпов, «увиденное на пути от Владимира к Сараю и Каракоруму и обратно произвело на Александра сильное впечатление: он убедился в несокрушимой мощи Монгольской империи и невозможности разоренной и ослабленной Руси противиться власти татарских «царей»… Известно, что в Орде с крайним подозрением относились к любым контактам русских князей с правителями Запада, – наверное, нежелание раздражать татар тоже повлияло на выбор князя». Продемонстрировав перед присланными к нему кардиналами Галдой и Гемонтом завидное знание Священного Писания, Александр Невский заявил: «от вас учения не принимаем».

Александр Невский не принял. Даниил Галицкий – принял. Принял корону из рук легатов папы, принял условия унии, принял власть папы (не над телом, а над душой). Баскак Куремса потребовал, чтобы Даниил «срыл укрепления», – тот не срыл. Отдал Галицко-Волынскую отчизну в рабство Западу. И расхватали отчизну соседи: угры, поляки и литовцы (формулировки Вернадского).

Киев – «мать городов русских» – осквернили ордынцы и прихватили латинцы; Новгород – «отец российских городов» – остался защищать честь и своеобразие Руси…

То ли Руси, то ли Скифии, то ли Сарматии… а в конце концов – Московии, появление которой после того как Орда отступилась от Руси, – изумило Европу. Особенно же – германскую Европу, которая, в отличие от Европы британской (и французской, и испанской), не участвовала в открытии Нового Света и потому приняла в качестве вектора своей геополитической воли – «Дранг нах Остен». (Мы этот дранг получили на свою голову в 1941 году).

Могло ли быть иначе? – думаю я, читая Никонова.

Ах, если бы… Тут опять Восток врывается в действие: османы и сельджуки превращают Византию в Турцию. Что лучше – Орда или Порта, выясняется не сразу. Византия больше не мешает Европе приручать Русь, зато мешают турки. В результате «Московия попадает в разряд открываемых европейцами регионов, наряду, скажем, с Америкой».

К концу XVI века всё кончено. Последняя попытка папы обрести дружество Московии – визит дипломатической троицы, в числе коей надо отметить знаменитого (впоследствии) Сигизмунда Герберштейна. Василий III от унии уклоняется; ответный визит от нас к папе год спустя срывается из-за «конфуза»: папа Климент VII спасается от бурбона Шарля, и говорить не с кем: контакты Руси и Европы оборваны.

«Это был тот исторический водораздел, когда прекратились попытки вовлечь Россию в западную систему в качестве вассала, и началось общение с ней как с противником, создание ее образа – неизменного до настоящего времени – как варварского, дикого, безбожного, отсталого, враждебного…»

Сигизмунд Герберштейн через пару десятков лет (уже при Грозном, но до опричнины) публикует свои замечательные «Записки о Московии» (до конца века – 22 издания!), где о нас сказано, что религиозность наша – еретическая, власть – рабская и жестокая, нравы – дикие…

Финал – по всем законам драматургии – озвучен Иваном Грозным, имя Лютера он предлагает читать по-русски – как «лютый»…

Мой вопрос по ходу чтения этой увлекательнейшей драмы: произошедшее неизбежно? И если какой-то там бурбон не сорвал бы нам переговоры с папой – точка невозврата не обозначилась бы с такой непоправимостью? И нам не пришлось бы – в противовес европейскому презрению – вырабатывать у себя «комплекс самоизоляции» как реакцию на постоянные угрозы Запада?

Я склонен отвечать на этот вопрос скорее отрицательно, чем положительно (формулирую с осторожностью, как и Никонов). Я думаю, что наше геополитическое соотнесение с Европой зависело не от бурбона Шарля, баскака Куремсы и даже Грозного царя, – хотя в конкретных условиях исторического действа и от них тоже, – глобально зависело это несхождение России и Европы от тысячелетнего расхождения условий жизни. Как, впрочем, и несхождение наше с Востоком. Мы возникли между этими «жерновами» по причинам, от бурбонов и баскаков не зависящим.

Это, во-первых, географическая среда – безграничье Евразийской равнины, непредсказуемый диалог леса и степи. Во-вторых, пёстрый состав племён, обречённых сживаться на этой равнине. В-третьих – тысячелетний опыт драматичного сживания под общей крышей – опыт неотменимый.

Исследование Никонова в целом имеет предметом именно эту многоуровневую матрицу нашего самоосознания.

Конкретно же: в оценках европейского рая и азиатского ада можно быть пессимистом или оптимистом, западником или славянофилом, потрясователем или охранителем. Я в эти фракции не вхож. Потому что – фаталист.