Коллектив авторов - Российский колокол №7-8 2016

Осенью полными корзинками носили грибы: рыжики, волнушки. Тогда же поспевала хохлуша (княженика), видом как малина, только у той ягодка вниз, а хохлуша приплюснутая и вверх торчит, бордовая сладкая ягода по одной-две на мелких одиночных кустиках.

На мосту с ноября стояла кадушка с капустой квашеной, с брусникой мочёной, а мать, затейница, та любила воткнуть в стену на вышке, на чердаке, то есть, прямо между брёвнами только что сломанные, тяжёлые от ягод ветки рябины, за зиму они высыхали, из терпких становились сладкими, Петька и мать грызли их как семечки, мочили и запекали начинкой в пироги.

В ноябре отец резал овец: валил на бок, левой рукой прикрывал глаза, она в ужасе замирала, он говорил, спи, голубушка, и вскрывал жилы. Спускал кровь в тазик, потом мать в огромной сковороде, присолив, ставила в печь, там кровь сворачивалась, получалось что-то вроде запеканки, по вкусу слегка напоминающей оладьи из печени, вкусно.

Деревья стоят голые, перечёркивая небо ветками. Под ногами опавшие ненужные пёстрые листья. Дни короткие становятся, лужицы покрываются тонким стеклом, белеет воздух под коркой льда, наступишь, звонко трещит, ломаясь, скоро зима!

Зима.

Жили в зимней избе, которая с двойными окнами, за летней.

Наметало горы снега. Ребятня радовалась: рыли ходы в сугробах, катались на полушубках с горок, от дыхания шапка, платок серый козьего пуха обрастали изморозным вологодским кружевом, оттуда торчал красный нос и щёки, блестели ясные глаза, рукавицы вечно терялись, и из коротких рукавов торчали руки красные, в ципках. Зимой Петя не каждый день ходил на улицу, а когда высыхала промокшая одежда.

Лютует зима, зато и отец, и мать чаще остаются дома, в колхозе зимой мало работы. Отец без дела не сидел: делал деревянные сани: в упор гнул из берёзок полозья на самодельном простом станке, потихоньку, не за один раз, постепенно, занимало несколько дней, делал в полозьях пазы, в пазы шипы, обвязывал черёмуховыми прутьями – крепкие лёгкие сани получались!

В начале зимы на лесозаготовках высекал с сосёнок без сучков слоистую кору длинными лентами, называются огонотки, и бросал в снег, там они лежали пару месяцев, замерзали, оттаивали, опять замерзали:

– Петька, поди принеси огонотков, будем корзинки плести.

Петька старательно волочил за собой охапку огонотков в сени, там отец снимал размокшие пластинки коры, разделял слои, получались гибкие ленты, их он ловко и быстро, пока не высохли, сворачивал и переплетал, выходили большие и маленькие короба, корзины, поначалу гнулись, а высыхали и больше форму не меняли, ручку отец вязал из черёмухи, с блестящей лакированной корой, крепкой, зубами не перекусишь.

Петька тоже плёл, старался, дно и стенки получались хорошо, вот завершение и ручка – нет, отец гладил его по голове, помогал, неудавшиеся бросал в печь.

Отец говорил: «Человек, как цветочек, расцвел и завял». Петька слушал и не понимал, причём тут цвет полевой, и какое имя не узнает никто…

Ужинали зимой при керосинке рано и тут же ложились спать, грелись друг другом. Ночью синее-пресинее небо чистое, прозрачное как хрусталь, от холода взлетало вверх, в нём как свечи горели яркие пронзительные северные звёзды, белые, как Полярная, мигал жёлтым Арктур, бело-голубым яростно сияла Вега. Небо к горизонту оставалось розоватым, светлым, промёрзшим, над крышами ровно вверх подымался дым, значит, ветра нет, будет ещё холодать! Скорей бы весна.

Весна.

Сначала по насту ветер гонит снег, но если появился наст, значит, днём солнце греет по-весеннему, значит, конец зиме! В марте, перед таянием снега, носилками таскали снег на первый этаж в летнюю избу, в комнату без окон, половые доски снимали и в яму, называли не подпол, а яма, ссыпали крупный, состоящий изо льда, снег, он садился, уходил водой в землю к августу, на снегу хранили просоленное мясо в берёзовых кадках, мяса было много, суп с мясом варили каждый день, посты с тех пор, как большевики разрушили часовню, не особо соблюдали. Там же на снегу стояли в кадушках пересыпанные крупной солью волнухи и рыжики. И в бочках с деревянными пробками пиво, его отец варил два раза в год: на 12 июля, на Петров день, и на 18 декабря, на Николу.

Под передом, перед летней избой притаивало, ручеёк течёт, Петька весь мокрый, делает плотины и запруды из снега. Пускает щепки-кораблики, надоест, разрушит плотину и смотрит, как хлещет вода.

Стаял снег.

Вода в реке мутная, потеплеет – мужики идут с волочагой вдоль реки рыбки набрать, подкормиться. Волочага – вроде сачка, только большого, треугольного, с сетью ячеей в сантиметр, ручка – длинная палка в вершине треугольника, его стороной ведут по дну, гребут, что ни попадя.

Бегал Петька в лес с бутылками: надрежет ветку берёзовую, наденет на неё бутылку, бутылка висит на ветке, как положено: горлышком вверх, донышком вниз, из среза сок капает.

Скворцов Петька уважал, делал скворешни: кривоватые, зато прочные!

Не терпелось лета дожидать! Листочки мелкие бледные разворачиваются, зелень прозрачная сначала, ветки и стволы разглядеть можно, а через неделю зелень становится плотная, яркая.

Холодно, а он уж босиком бегает, чтобы лето скорее пришло! Ноги-то босые колет стернёй, а он терпит, днём тепло, хорошо, а вечером опять земля холодная.

Отец купил дом своей сестре Юлии, отселил, мать сказала, – Хватит! Убирай её!

Юлия подворовывала у Марии, матери Петькиной, приданое и она, наконец, разозлилась, не рушников, вышитых красными петухами, пожалела, не книг в кожаных переплётах старинных с латунными замками, а противно стало. Юлия это добро в Мурманск своей сестре Клавдии для продажи посылала, вот Мария Фёдоровна и не стерпела.

Отец купил дом, перекрыл крышу, заготовил дров и перевёз Юлию в деревню Конец. Петька бегал помогал: поленницу сложил, тётка Юлия попросила берёзовых почек набрать.

Петька набрал и получил от неё три рубля, доволен был, не сразу потратил, бегал туда, в Конец, в магазин мимо луга, а там! Больно-то хорошо! В исаде, пойме, значит, осоки, травы, ежа, лисохвост, ближе к реке как жёлтые шары – колтышки, жёлтая с фиолетовым Иван-да-Марья, синие и бледно-голубые крупные колокольчики, цеплючий ломкий по коленцам своим мышиный горошек, стелющийся калган, прямые кустики зверобоя.

Петька мимо исады по лавинке, плахе, переброшенной через ручей, бегом в магазин, за подушечками, мелкими четырёхугольными конфетами, двух видов, гладкие, обливные, и шершавые, обсыпанные сахаром. И тем же путём возвращался в Климово, добегал обратно – ни одной конфеты в кульке не оставалось.

Вдоль по деревне всё в черёмухе, в белой пене, пахло, что голова кружилась.

А в конце мая молния ударила и расколола липу, что напротив летней избы, сверху донизу. Петька испугался. По улице во всех домах повылетали окна, вдоль дороги попадали кусты черёмухи, перегородили её, завалили всю. Как град сыпались в траву майские жуки, трещали под ногами. Пришло лето.