Иван Лазутин - Укротители молний

Голос часового с вышки: «Прекратить пение!»

Песня смолкла, но мелодия звучит. В сопровождении к о н в о и р а по дворику, сомкнув за спиной руки, цепочкой медленно бредут з а к л ю ч е н н ы е. Это получасовая прогулка арестантов. Их пять человек. Первый арестант замедляет шаг, смотрит на березу. Останавливаются и идущие за ним.

П е р в ы й а р е с т а н т. За ночь распустились новые листочки.

К о н в о и р. Прекратить разговор!..

Последний в цепочке А н д р е й Р о к о т о в. Ему лет тридцать. Он высокого роста, очень худ. Склонился над березкой, нежно гладит ее рукой.

К о н в о и р. Подтянуться!..

А н д р е й. Кто сломал ветку?!

К о н в о и р. Прекратить разговоры!

Рокотов сомкнул руки за спиной, распрямился в полный рост и тяжело вздохнул. Он очень печален.

К о н в о и р. Подтянитесь!

Рокотов, ускоряя шаг, догнал впереди идущих заключенных. Вся цепочка скрылась за углом тюремного корпуса. А из глубины сцены доносится кручинная мелодия: «Я пустыни пересек глухие…» Из-за решетки окна, около которого растет береза, показалось бледное лицо заключенного. Это — Р о к о т о в. Сжимая пальцами решетку, он припал к окну. Пауза.

А н д р е й. Люди!.. Мне сегодня очень тяжело. У нашей березки, что выросла в камнях тюремного двора…

Яркий сноп света наплывает на березку в правом углу двора.

…сегодня ночью кто-то надломил ветку. Я разговаривал со стенами моей камеры, но стены молчат. Так послушайте вы меня, люди!.. Я иду к вам на исповедь. Я обращаюсь к вам, кто трудом своим заслужил право смотреть в глаза завтрашнему дню… К вам, мои ровесники!.. Вы возводите новые города и электростанции… Вы укрощаете необузданные стихии природы, поворачиваете вспять реки, жнете хлеб, выращиваете детей и цветы… А мы… Мы сидим здесь, в этом мрачном каземате с толстыми стенами. Тюрьма… Страшное это слово. Будь проклят тот час, когда оно впервые сорвалось с языка человека! Пусть будет благословен тот день, когда это слово умрет, когда наши далекие потомки будут узнавать смысл этого страшного слова в пожелтевших словарях.

Пауза.

Много-много лет я сижу в этой камере. Сегодня мне очень тяжело. Прошлую ночь во сне я видел волю: перед моими глазами горела на утреннем солнце долина. Она была вся в цветах и росе. А теплый весенний ветерок ласково перебирал зеленые косы берез. Они струились, как вода… Люди!.. Не думайте, что здесь, за этими мрачными стенами, в тюремных камерах, не летают золотые сны. Нас держат здесь вдали от вас, но мы не ропщем. Мы виноваты. А когда нам бывает очень тяжело, нам хочется рассказать вам, почему мы оказались здесь, за этими стенами. Слушайте, люди! Я расскажу вам историю о том, как иногда и хорошие парни оступаются… (Пауза.) Я родился в рабочей семье, учился в школе, носил пионерский галстук…

Луч света на зарешеченном окне гаснет. В глубине сцены возникает пионерская песня. Она вначале звучит тихо, еле уловимо. Ее поют детские голоса:

Снова высвечивается тюремное окно и за ним лицо А н д р е я Р о к о т о в а.

Потом наступил сорок первый год. Страшный год… Отца взяли на фронт. Однажды, в дождливый осенний день, когда фашисты подошли к самой Москве, маму вызвали в военкомат. Там ей вручили похоронную. В ней было написано, что отец мой в боях за Родину погиб смертью храбрых. (Пауза.) И вот с тех пор я часто по ночам слышу голос отца. Я отчетливо вижу его светлый образ.

Наплывом видим выхваченное лучом света лицо Н и к о л а я Р о к о т о в а. Оно вырисовывается ясно. Временами его заволакивают пороховые дымы. Из глубины сцены слышны слова «Реквиема»:

Музыка затихает. Видение исчезает.

Мы остались вдвоем с мамой. После гибели отца я стал ее единственным помощником и утешением. Она радовалась, когда я приносил в дневнике хорошие отметки. Она очень гордилась, когда я вступил в комсомол. Окончив десять классов, я пошел на завод, где работала мама. Стал учеником токаря. Война еще не кончилась. Мама тогда была донором. Она сдавала свою кровь для раненых. И вот однажды, это было летом сорок четвертого года, мы неожиданно получили письмо. С этого письма я и начну свой печальный рассказ. Прошу вас, выслушайте меня, люди. Я сегодня у вас на исповеди. (Пауза.) Это случилось давно, десять лет тому назад. Утро стояло солнечное, теплое…

Затемнение.

Небольшая комната. Чистая, уютная. Окно распахнуто в палисадник. На форточке висит сачок. На стене — портрет мужчины лет тридцати пяти. У стола хлопочет молодая женщина. Это мать Андрея Рокотова, Е л е н а М и х а й л о в н а. На столе, среди тарелок с закуской, стоит бутылка красного вина. В вазе — букет красных гвоздик. Слышен стук в дверь.

Е л е н а М и х а й л о в н а. Войдите!

Входит О л е г, парень лет двадцати двух.

О л е г. Тетя Лена, а где Андрюшка?

Е л е н а М и х а й л о в н а (подходит к Олегу, несколько настороженно) . А зачем он тебе?

О л е г. На футбол хотел его пригласить. У меня лишний билет. Сегодня играют «Спартак» и «Динамо».

Е л е н а М и х а й л о в н а. Олег, давно я хотела с тобой поговорить, да все как-то… (Замялась.) Скажи, что у тебя общего с Андреем? Ты уже человек, можно сказать, бывалый, жениться, как я слышала, собираешься, а Андрей еще юнец. Неужели тебе интересно с ним?

О л е г (с затаенной обидой) . Боитесь, что я был судим? Думаете, дурному научу? Зря, тетя Лена, так думаете.

Е л е н а М и х а й л о в н а. Да нет… Я просто… думаю, что вы с Андреем друг другу не пара. Ему — еще восемнадцать, а тебе — уже двадцать три.

О л е г. Ну, что ж… Спасибо за откровение, тетя Лена. Я все-таки думал, что по-соседски мы могли бы сходить на футбол. (Уходит. На пороге сталкивается с Андреем.)