Станислав Виткевич - Дюбал Вазахар, или На перевалах Абсурда

Дендинетка вскакивает с пола.

Вахазар (рычит). Хаааааааааа!!! Ты, похабник, ты, дубина стоеросовая!!! Ты, гнида угреватая!!!

Первый господин валится на пол.

Ты смеешь являться ко мне с измятой бумажонкой и при этом еще подписываться «князь» – а? Ах ты хромотень! Сизигамб ты надтреснутый!!! (Обводит взглядом присутствующих.) Слушать меня!!! Я уже говорил, что для меня все равны. И ты, старая жаба, и ты, хам, дегенерат городской, и ты, лахудра, и ты, долговязая дохлятина. (Указывает по очереди на первую бабу, на рабочего, на дендинетку и на первого господина, который, вскочив, вытягивается по стойке «смирно».) Вы все – ничто, абсолютный ноль. Ради вас я посвятил себя делу наитруднейшему – полному одиночеству. Мне нет равных. Не в том смысле, как императорам или королям – я в ином духовном измерении. Я гений жизни – я столь велик, что Цезарь, Наполеон, Александр и им подобные ветрогоны рядом со мной – ничто, прах, такой же, как и вы! Вам понятно, сморчки сушеные? У меня мозг – как бочка. Я могу быть кем только захочу, кем бы я ни пожелал. Вы понимаете меня? А???

Флетриций (дрожащим голосом). Кажется, до некоторой степени я начинаю немного понимать.

Вахазар. Я тебе дам «некоторую степень»! А не хочешь ли ты до некоторой степени сдохнуть, ты, вшивый скорпион? А???

Флетриций (полуобморочно). Я… ничего… Ваша Единственность…

Вахазар (мягче). Тогда молчи и слушай. Я вижу, ты достаточно умен. (Обращается ко всем.) Я жертвую собой ради вас. Никто из вас не может этого оценить, и я от вас этого не требую. Знаю, вы говорите обо мне чудовищные вещи. Об этом я ничего не хочу знать. У меня нет и не будет доносчиков – так же, как нет министров. Я один, как господь бог. Сам управляю всем и сам отвечаю за все – только перед самим собой. Я и себя могу приговорить к смерти, когда мне придет охота, в случае, если окончательно решу, что проиграл. У меня нет министров – в этом мое величие. Я один, я одинокий дух – как пар в машине, как электрическая энергия в батарее. Но зато уж у меня действительно машина, а не какое-нибудь там полудохлое месиво. Мои чиновники – все равно что автоматы, вроде тех, что стоят на вокзалах. Опускаешь цент, и вылетает шоколадка – а не мятный леденец: шо-ко-лад-ка. (Флетрицию.) Понимаешь ты это? А??

Флетриций. Да, теперь вполне понимаю. Пожалуй, впервые…

Вахазар (обрывает его). Ну и слава богу. Радуйся, что понял, и заткнись. (Напыщенно, патетическим тоном.) Я веду вас к счастью, о котором вы пока и мечтать не можете. Я один знаю это. Каждый будет лежать в своей коробочке с ватой, подобно бесценному бриллианту – одинокий, один-единственный в сверхчеловеческом величии своей глубочайшей сути: такой же, как я теперь. Но только я страдаю как тысяча чертей, принося себя в жертву ради вас, и терплю даже то, что вы считаете меня диким хамом – таким же, как вы сами (первому господину), включая тебя, князь, ваша милость. Я чист, как непорочная девица, размышляющая о белых цветах метафизической любви к своему Единственному Божеству. Я один-одинешенек, как удивительный метафизический цветок, возросший в мрачном центре Вселенной, я одинок, как жемчужина, скрытая внутри погребенной на дне устрицы…

Флетриций взрывается истерическим хохотом и в судорогах падает на пол.

Смейся, идиот. Я знаю, что не умею говорить на твоем паршивом литературном языке. Смейся. Я тебя за это не осуждаю. Любой из вас может выложить мне все прямо в лицо, да только никто не отважится, потому что за это – смерть, дорогие мои господа. Ничего не поделаешь. Но доносчиков у меня нет. И в этом часть моего величия. Говорю вам: новых людей можно создать, только уничтожая, а не вкладывая каждому в голову высокие мысли, как это делает господин писатель. Пусть себе забавляется, а я тем временем буду уничтожать – во имя прекраснейших сокровищ, во имя тех чудесных цветочков, которые расцветут в душах ваших детей, когда они очнутся в пустыне духа и будут выть, умоляя хоть об одной капле этого чего-то, этого неизменного, великого, но и столь малого, что найти его можно в каждой букашке, в каждой травинке, в каждом кристаллике, замурованном в скале…

Флетриций (поднявшись, обрывает его). Неужели и в клопе, который тебя кусает ночью, о Ваша Психическая Неэвклидовость?

Вахазар (холодно, но с дрожью в голосе). Что?

Флетриций (грубо). Я спрашиваю, неужели и в клопе тоже? Ты, старый фигляр!

Вахазар свистит, сунув два пальца в рот; толпа расступается, на бешеной скорости врываются шестеро гвардейц e в во главе с Гнумбеном.

Вахазар. Немедленно расстрелять этого шута!!! (Указывает на Флетриция.)

Гнумбен. Есть. Взять его.

Указывает своим людям на Флетриция. Гвардейцы тут же выволакивают литератора, тот не оказывает никакого сопротивления.

Вахазар (завершает речь). Так вот, я хочу вам дать хоть немного этого. И дам, даже если вам придется пройти через такие муки, по сравнению с которыми то, что происходит теперь, покажется вам истинным наслаждением.

Все слушают, оцепенев от страха.

Первая баба. Ну хорошо, Ваша Единственность, только что же такое то самое все это, о котором вы толкуете, вот в чем дело. Я об этом уже где-то слышала, но так и не поняла, хотя хорошо знаю теорию Эйнштейна.

Вахазар (вытирая избыток пены с френча). Видишь ли, старуха, этого я и сам не знаю. Тут ни мне, ни тебе и сам Эйнштейн не поможет. Я мог бы узнать, да не хочу. Тогда я потерял бы способность действовать. (Всем.) Вам понятно? А?

Молчание.

Если бы я хорошо знал, в чем тут дело, если бы я все понимал так же, как эта старуха, да, впрочем, и я сам тоже понимаю Эйнштейна, я ничего не мог бы для вас сделать.

За сценой слышен винтовочный залп.

О – одним литератором меньше. Сразу воздух посвежел. Сам не люблю писать и графоманов не выношу. Собачье племя, черт бы их подрал!

Старый рабочий. Ну ладно, Ваша Единственность, вот вы сами сказали: пока не будет ничего, кроме страданий. Я, положим, верю, что наши внуки и так далее, но мы-то – мы что с этого будем иметь?

Вахазар. По всей вероятности, ничего, и это вовсе не так трагично, как кажется. Мы должны выйти за рамки личного – иначе нам никогда ничего не создать. Я хочу вернуть человечеству то, что оно утратило и ценой чего стремится стать – если уже не стало,– чем-то в точности таким же, как улей, муравейник, стая саранчи, осиное гнездо или что-нибудь еще в этом роде.

Первая баба. Так-то оно так, да только мы, старики, тоже хотим отдохнуть. Вы-то, Ваша Единственность, в свое время насладились жизнью, пожили в свое удовольствие. А нам – шиш. Все как было, только еще хуже.

Скаброза. Это точно. Он насладился всем чем угодно, под завязку. Уж я-то его знаю.