Альманах «Сценарист» - Сценарист. Выпуск 5

Вдруг её схватили за руки, заломили их сзади и тут же затолкнули в машину. У левой двери сидела Ксюшина мать. Лёша-Ксения пыталась вырваться, но ей крепко сцепили руки за спиной. Она оглянулся, это оказался Ксюшин брат. Он сопел и бурчал что-то вроде: «Тихо, млин, тихо»…

Лёша-Ксения осмотрелась — она был на заднем сиденье между матерью и братом. За рулём сидел отец, вцепившись руками в руль. Лёша-Ксения попыталась закричать, Ксюшин брат тут же закрыл ей рот ладонью. Лёша-Ксения издала отчаянный мык.

БРАТ: Мы поедем или стоять будем!?

МАТЬ: Ничего, Ксюшенька, мы не долго.

Отец завёл машину. Поехали. Лёша-Ксения мычала и дёргалась.

БРАТ: Мам, да помоги!

Мать вцепилась в руку Лёши-Ксении и заголосила.

МАТЬ: Ксюш, ты почему меня не жалеешь? Почему над нами так издеваешься?

БРАТ: Да она тебя не понимает! Чего ты с ней?!

46. Стояли в пробке. Мимо пробежал парень с листовками, Лёша-Ксения, увидев человека в потоке машин, принялась снова дёргаться и скулить, будто этот парень мог как-то ей помочь.

БРАТ: Б…! Надо было у них сразу эту рубашку попросить… с руками…!

МАТЬ: Совсем с ума сошёл что ли?! Ксюш, успокойся, сейчас поедем.

Отец долго не мог открыть окно, кнопка не срабатывала. Он нервно жал и жал на одну и ту же кнопку. Наконец, окно поддалось, отец закурил.

Вдруг к машине, к его окну, прямо на шоссе подошла старушка в платочке и заговорила.

СТАРУШКА:

СТАРУШКА (продолжала):

Поток тронулся. Сзади засигналили. Старушка продолжила громче, перекрикивая сигналы.

СТАРУХА:

Отец сам забибикал.

ОТЕЦ: Уйди!

МАТЬ: Женщина, да отойдите вы!

БРАТ: Да дайте ей денег!

Мать дрожащими руками вытащила из сумки кошелёк. Сначала полезла в монетное отделение. Потом перевернула кошелёк, достала сотню — чтобы наверняка, подалась телом вперёд и высунула руку в мужнино окно. Старуха будто не замечала протянутой купюры и продолжала.

СТАРУХА:

Позади выли сигналами.

МАТЬ: Уйдите! Мы сейчас вас задавим!

СТАРУХА:

Мать потянулась ещё сильнее вперёд и сторублёвка упала к старухиным ногам.

БРАТ: Да ты не поняла что ли?!

Он дёрнулся, выпустил Лёши-Ксенину голову, та резко и очень быстро ударила брата куда-то в лицо. Он взвыл и схватился за нос. Машины принялись объезжать их авто и всё ещё стоящую рядом с ним старуху.

МАТЬ: Ксюш!

ОТЕЦ: Вы что?!! Совсем охренели?!

Лёша-Ксения перелезла через брата, открыла дверь, выбралась из машины и её тут же сбила с ног затормозившая машина. Мать закричала. Дернулась к двери, но с её стороны сплошным косяком шли автомобили.

Брат вылез, покачиваясь и держась за нос, пошёл к поднимающейся на ноги Лёша-Ксении. Мать вылезла с его стороны следом. Хромая, Лёша-Ксения побежала от них к тротуару, пропуская или огибая машины. Ему оглушительно сигналили.

СТАРУХА (всё говорила): Мил-мил-мил человек….

47. Лёша-Ксения спала крепким, непробудным сном, лёжа на животе. В белой чистой футболке, под одеялом на надувном матрасе на полу. Тум лежала на кровати у стенки и испуганно смотрела в потолок. Потом она осторожно, стараясь не шуметь, повернулась на бок и посмотрела на Лёша-Ксению. Разглядывала его, разглядывала, потом улыбнулась, даже как будто беззвучно засмеялась и снова легла на спину.

48. В квартире Тума — Тум гладила утюгом свои «шофёрские», как она их называла, брюки. Лёша-Ксения рассматривала гугл-карты на ноуте Тум. На стол прыгнула Жора — огромная тумовская кошка женского пола. Лёша-Ксения погладила её.

ТУМ: Жора! А ну-ка! Вали-давай на кухню!…У тебя вроде на кошек аллергия?

ЛЁША-КСЕНИЯ: Никогда не было.

На столе заорал телефон.

ТУМ: Ксюш, подай мне телефон, сильвупле.

Лёша-Ксения не подняла головы от компа.

ТУМ: Ксень!

Лёша-Ксения кликнула мышью.

ТУМ: Лёш! Кинь в меня мобилой, пожалуйста.

Лёша-Ксения взяла телефон и сама принесла его Тум.

49. Тум и Лёша-Ксения азартно играли в парке, в другом, не в Лёшином, в бадминтон. Тум яростно отбивала и от неё воланчик летел очень высоко. Лёша-Ксения отбивала сбоку, как теннисист, это был Лёшин фирменный жест. Лёша-Ксения вскочила на скамейку, чтобы отбить тумовскую подачу, и чуть не свалилась оттуда. Они рассмеялись.

После игры купили кукурузы в палатке и лежали на траве, молчаливые, радостные и спокойные, ели. Кукуруза брызгала в разные строны. Лёша-Ксения свободной рукой подкидывала воланчик в небо.

50. Лёша-Ксения, всё также широко, по-лёшиному, ступая, правда, теперь немного прихрамывая, вела толпу по Тверскому бульвару. Погода была хорошая, не нарочито солнечная. Остановились сразу после театра Пушкина. Несколько студентов, одна молодая пара с совсем маленькой девочкой, которую они туда-сюда тусовали друг другу. Традиционно — четыре пенсионерки, две молодые женщины лет по 35 — одна почему-то с цветами, видимо кто-то подарил. Студентки шептались между собой, идя прямо за Лёшей-Ксенией, явно обсуждая её.

Лёша-Ксения вдруг остановилась и молча посмотрел на вытянутый, жёлтый двухэтажный каменный дом. Потом показала рукой на одно из окон.

51. Толпа стояла вокруг Лёша-Ксении полукругом. Люди слушали, тихо, стараясь не шелохнуться. Мимо шли прохожие, огибая экскурсионную группу. Вдоль бульвара по дороге непрерывным, неплотным потоком ехали автомобили. Лёша-Ксения говорила напевно, спокойно, будто сама написала то, что говорит. Одна из студенток пыталась всмотреться в её лицо, некоторые смотрели сквозь — понимая, что не на этом человеке сейчас нужно концентрироваться. Женщина держала свою дочь на плече, качала её и смотрела куда-то мимо Тверского бульвара, Москвы и всего внешнего мира.

ЛЁША-КСЕНИЯ: «…на белой и нежной постели ты родила сына.

Было раннее утро, еще ночь. Весь мир еще спал, одна ты проснулась и глядела невидящими тихими глазами. И он лежал рядом с тобою, робко и испуганно приникнув к твоему белому истомленному телу.

И помню — как ослепительно сверкала твоя постель и как ты лежала в смертной усталости, вечная моя, обреченная мне кем-то, небом или солнцем, как я тебе обречен. Маша. Знаешь, как нет во мне страсти к тебе и есть только что-то другое. Будто я был нем, безмолвна была тысячелетия душа моя — и теперь она поет, поющая душа. Не страсть во мне, а песнь, а музыка души. Страшная сила скопилась во мне и предках моих за века ожидания любви, и вот теперь эта сила взорвалась во мне. Но песнь души — безмолвие. И я стал тише и сокровеннее и глубже.