Исидор Шток - Пьесы

С а ш е н ь к а. А она не придет сюда, никогда больше не вернется. Она мне сказала перед отъездом. Ты ее оскорбил при людях, выгнал, как собаку… Она знаешь какая… Она тебе никогда не простит. Она плакала, сказала, что три раза была замужем и ни один муж с ней так не обращался. Она сказала, что еще не старая, еще найдет…

Е г о р у ш к и н. Так…

С а ш е н ь к а. Пойди к полковнику. Выбрось этот дурацкий капкан.

Е г о р у ш к и н (с силой) . Нет! Это не дурацкий капкан. Это прекрасное изобретение. Вы в этом ничего не понимаете. Вот только еще одну ручку прилажу…

С а ш е н ь к а (мечется, скинула с себя шубу) . Как мне тоскливо, папа.

Е г о р у ш к и н. Чепуха… Хочешь, я расскажу тебе сказку? Как раньше. И ты заснешь.

С а ш е н ь к а. Расскажи про свата Наума.

Е г о р у ш к и н. Можно и про свата Наума. Только он появится не сразу. У него испортился ковер-самолет, отказал мотор… Слушай… Один человек страшно боялся собак…

С а ш е н ь к а. Я не хочу слушать эту сказку. Другую.

Е г о р у ш к и н. В детстве его искусала собака, огромная, страшная. Он был беспризорник, и его травили собаками, думали, он украл булку, в Вологде, на базаре.

С а ш е н ь к а. Это некрасивая сказка. (Отворачивается к стене.)

Е г о р у ш к и н. Да-да, это некрасивая сказка… Очень некрасивая. А потом он вырос и стал довольно храбрым. Но собак все-таки боялся. Однажды он задушил в поле здоровенную собаку и еще кое-кого… Он пришел, рассказывал, настаивал. Писал заявления, жалобы… Ходил по учреждениям, стучал костылем и требовал медали «За отвагу». Страшно всем надоел. Кругом шла война. Каждый из его друзей успел сделать в двадцать раз больше, чем он. А он носился со своей историей по редакциям, писал письма… Ходил в пивную и рассказывал дружкам, что он, именно он задушил собаку. Над ним стали смеяться. Он был посмешищем у людей. Дружки говорили ему: «Брось, парень, война уже кончилась, кому интересна твоя собака». Но он ни о чем другом не говорил. Это был жалкий человек. И о нем не стоило бы рассказывать сказку, если бы… Ты спишь? Вот видишь…

Сашенька спит, тихонько стонет во сне. Стук в дверь.

Кто?

За дверью — В е д е р к и н.

(Закрывает шинелью капкан.) Иди!

Врывается Ведеркин. Веселый, румяный, в реглане, надетом на рваный, обгорелый комбинезон. Стук в дверь разбудил Сашеньку.

С а ш е н ь к а. Грибоедов пришел!

В е д е р к и н. К кому первому с аэродрома? К тебе, честное слово. Агаты нет, с кем поделиться? Не прогонишь?

Е г о р у ш к и н. Супу хочешь?

В е д е р к и н. Какого к черту супу! Таран, клянусь честью, таран на горящем самолете, давай, я с тобой поцелуюсь…

Е г о р у ш к и н. Пьян?

В е д е р к и н. Нет! С Иванчуком парой пролетели, я с ним теперь, он ведущий, я прикрываю. На ишаках — и смех и грех. Навстречу девять «юнкерсов» и семь «мессеров»… Иванчук клюнул одного, тут и его клюнули, он на посадку, я к нему на помощь, меня зажгли. Я на горящем ишаке — прощай, люди! — врезался. Сзади полковник с четверкой идет и по радио мне кричит и по матери меня. «Прыгай! Прыгай!» А я на горящем самолете отрубил хвост винтом «юнкерсу», этот вниз, те назад, а я за зонтик… Только прилетел — иди к телефону, тебя командующий. «Поздравляю вас с третьим орденом Красного Знамени, сукин сын». Так и сказал, а голос дрожит. Я к тебе, Петя, прибежал…

Егорушкин молча жмет руку Ведеркину.

Я сейчас на минуту домой заскочу, переоденусь. Может, от Агаты телеграмма есть… И обратно в полк. Сегодня-то уж вряд ли работа будет — туман сел… Ну, да ведь немец теперь и в туман летает…

Е г о р у ш к и н. А Иванчук? Как он?

В е д е р к и н. Иванчук-то? Нет, Иванчук готов. В залив упал, водой покрылся.

Е г о р у ш к и н. Погиб?! Иванчук погиб.

В е д е р к и н. Да, Петя… А вы чего делаете тут?

Е г о р у ш к и н. В прятки играем. То я на комод прыгну, то она.

В е д е р к и н. Это что, игра такая?

Е г о р у ш к и н. Игра… Ты сам по себе пришел или тебя прислал кто?

В е д е р к и н. Кто прислал?

Е г о р у ш к и н. Полковник.

В е д е р к и н (неуверенно) . Нет-нет… Полковник о тебе слышать не может. «Аферист, пользуется своей инвалидностью». Ты бы поговорил с ним, повинился, он отойдет… Скажешь — осознал до конца.

Егорушкин молчит. Отошел к печке, сел в кресло, смотрит на огонь.

(Обиделся.) Как знаешь!

С а ш е н ь к а (тихонько манит) . Ведеркин!

В е д е р к и н (подходит к кровати) . Ну?

С а ш е н ь к а (тихо, чтоб не слышал Егорушкин) . Как там она?

В е д е р к и н. Ждет…

С а ш е н ь к а (тихо) . Скажите, чтоб возвращалась домой. Пора уже…

Е г о р у ш к и н (напевает) . «Ой, туманы мои, растуманы…».

В е д е р к и н (тихо, Сашеньке) . Между прочим, полковник вам просил передать, что сегодня вечером он свободен. Придет к гостинице «Арктика» в десять часов, принесет вам зажигалку. Хочет поговорить с… (Показывает глазами на Егорушкина.)

С а ш е н ь к а. Ладно. А этот ваш Валя Сергеев не появлялся? Где он работает, что вы о нем знаете, скажите мне все, Ведеркин.

В е д е р к и н. Ничего я о нем не знаю, вот и все.

С а ш е н ь к а. Он темная личность?

В е д е р к и н. Нет, не думаю. (Повернулся к Егорушкину.) Ну, в последний раз, Петр Сергеич… Говорить о тебе с полковником?

Егорушкин молчит.

Как знаешь! (Идет к двери, останавливается.) А я думал, ты порадуешься за меня, дружок все-таки, ученик… А ты… Ну ладно, пока! (Уходит.)

Егорушкин смотрит ему вслед.

С а ш е н ь к а. Зачем ты укрыл капкан?

Егорушкин не слышит.

Ведеркин обиделся, не надо было… так…

Егорушкин не слышит.

Папа!

Е г о р у ш к и н (как от сна) . Что, что ты сказала мне?

С а ш е н ь к а. Супу хочешь? Расскажи сказку, а то я заснула… и не слышала про свата Наума.

Е г о р у ш к и н. Нет… Я тебе на гитаре сыграю… Когда был женихом, все Анастасии песню эту пел… (Снимает со стены гитару, настраивает. Поет.)

Сашенька отвернулась к стене. Плачет она или спит?!

С а ш е н ь к а. Слышишь, как собака воет на улице?

Е г о р у ш к и н. Это не собака, это морская сирена… Путь кораблям в тумане указывает, как в порт пройти. (Поет.)

Е г о р у ш к и н допел. Сашенька спит. Он тихонько отходит от нее, вешает гитару, ставит в угол костыль и, осторожно ступая, делает несколько шагов без костыля — учится ходить. Смотрит на Сашеньку — спит ли, не притворяется, не видит ли… Вот он уже миновал стол, приближается к креслу. Сашенька застонала во сне. Егорушкин потерял равновесие, ухватился за спинку кресла, чуть не упал, но не упал, пошел дальше. Добрался до капкана, снял с него шинель, написал какую-то записку и, повесив ее на капкан, стал одеваться. Погасил свет. Снова взял костыль. Уходит.