Жан Расин - Трагедии

Оставь меня одну. Я буду осторожна,
При Ифигении же это невозможно.
Она, не дрогнув, весть о жертве приняла
И, более того, спокойна и светла,
Решившись ради всех на смертное страданье,
Для палача еще находит оправданье!
А он сюда придет и будет, может быть,
Пытаться предо мной свое коварство скрыть.
О, вот он! Но теперь меня он не обманет.
Посмотрим, как супруг оправдываться станет.

Царица, я вам рад. Но странно: вы одна?
А где же ваша дочь, и почему она
Так медлит выполнить отцовское веленье?
Ее там ждут. И жрец, и люди в нетерпенье.
Ужель до алтаря ей не дойти без вас?
Иль вам мои слова не передал Аркас?
Что вы мне скажете?

Что дочь вполне готова.
А вы? Последнее ли вы сказали слово?

Кто? Я?

Все решено, и нет пути назад?

Алтарь в цветах, и жрец готов свершить обряд,
Как боги требуют. И вы об этом знали.

Но вы, супруг мой, мне о жертве не сказали.

О жертве? Как! Что вы имеете в виду?

Скорее, дочь моя, сюда! Тебя я жду.
Благодари отца за нежное участье.
Собственноручно он твое устроит счастье.

Не понимаю! Как со мною говорят?
Царевна вся в слезах, потуплен грустно взгляд...
Что здесь произошло? Царица тоже плачет...
Аркас!.. Я предан...

Нет, все было здесь иначе.
Не огорчайтесь, вас никто не предавал.
Я знаю хорошо, кто жизнь мне даровал,
Я вам принадлежу и вашему приказу —
Любому! — подчинюсь без колебаний, сразу,
С такой же радостью и без душевных мук,
С какою принят был мне избранный супруг.
Коль нужно для отца, поверьте, я сумею
Под жертвенный клинок свою подставить шею
И кровь невинную безропотно отдам,
Считая, что лишь долг тем возвращаю вам.
Но если за мою покорность и почтенье
Сочтете вы меня достойной снисхожденья
И горю матери замыслите помочь,
Отважусь я сказать: я все же ваша дочь.
Жизнь улыбалась мне. Нет у меня причины
Во цвете юных лет желать себе кончины
И в час, когда ждала я брачного венца,
Класть голову самой под острый нож жреца.
Я старшая у вас [183]. Когда я называла
Вас словом сладостным «отец мой», вы, бывало,
Смеялись и меня ласкали больше всех.
Вас радовал мой вид, мой лепет, детский смех;
В ответ старалась я примерным поведеньем
Показывать, кому обязана рожденьем.
С великой гордостью я слушала всегда
О том, как покорял отец мой города,
И ныне, радуясь, что вы возьмете Трою,
Обдумывала, как вам празднество устрою.
В беспечности своей я не ждала никак,
Что кровь моя нужна, как первый к битве знак.
Но нет, не думайте, что ужас перед смертью
Толкнул меня воззвать к отцову милосердью.
Не дрогну я, от слов своих не отрекусь:
О вашей чести я достаточно пекусь.
Когда бы мне одной опасность угрожала,
Свои бы чувства я легко в узде держала.
Но связана с моей печальною судьбой
Судьба других людей, любимых нежно мной.
Жених мой, царь Ахилл, герой и храбрый воин,
Который славою и родом вас достоин,
Как счастья, ожидал торжественного дня,
Когда супругою он назовет меня.
Теперь он знает все, и страх его снедает.
Пред вами мать моя в отчаянье рыдает...
Простите дерзость мне, но я не для себя
О милости прошу, а только их любя.

Мне горько, дочь моя! Я недоумеваю,
Чем столь жестокий гнев Олимпа вызываю.
Но имя названо в пророчестве не зря:
Должна пролиться кровь — кровь дочери царя.
Я слез твоих и просьб отнюдь не дожидался.
Не стоит говорить, как я сопротивлялся,
Как, не жалея сил, тебя я ограждал.
Я отменил приказ, который раньше дал,
Готовый твоему безоблачному счастью
Сан в жертву принести и поступиться властью.
К царице послан был с моим письмом Аркас,
Но он, как ни спешил, в пути не встретил вас.
Заставив поезд ваш во мгле свернуть с дороги,
Мне вас предупредить не разрешили боги,
И тем свой яростный они явили гнев,
Усилия отца несчастного презрев.
Пойми, что власть моя отнюдь не безгранична.
Народ покорствует и чтит царя обычно
До той поры, пока царь не попал в беду;
Тогда он восстает и рвет свою узду.
Придется уступить — иного нет исхода:
На ставке ныне честь прославленного рода.
Но знай, мое дитя: час гибели твоей
Для твоего отца — час тысячи смертей!
Прощай и будь тверда. Тобою все гордятся.
Жестокости своей пусть боги устыдятся,
А жрец и те, кто ждет тебя у алтаря,
Пусть, видя кровь твою, узнают кровь царя.

О, вы Атреева не посрамили рода [184]—
Бесчеловечная сказалась в вас природа.
Для дочери родной вы стали палачом.
Теперь и мать ее пора пронзить мечом.
Злодей! Так вот оно, то жертвоприношенье,
К которому от вас мы ждали приглашенья.
Да как, не онемев, могла рука у вас
Подняться утвердить чудовищный приказ?
И перед кем теперь с печалью лицемерной
Вы тщитесь показать, что вы отец примерный?
С кем воевали вы, спасая дочь свою?
Где кровь, что пролита из-за нее в бою?
Где те сражения, в которых на обломках
И на телах врагов, радея о потомках,
Вы доблести своей оставили печать?
Лишь это бы меня принудило молчать.
Оракул требует ее невинной крови?
Кто толковал его? Калхас? Да разве внове,
Что смысл пророчества бывает искажен?
Кто мне поручится, что верно понят он?
Коль Афродита к вам теперь неблагосклонна,
Есть у Елены дочь — царевна Гермиона.
Пусть платит Менелай кровавою ценой
За счастье свидеться с неверною женой.
Он слеп, он одержим безумною любовью,
А мы за то платить должны своею кровью? [185]
Иль вы надеялись, что согласится мать
Безропотно дитя закланию предать?
Да стоит ли сама прекрасная Елена, —
Пусть красота ее, и правда, несравненна, —
Тех жертв, что за нее в боях принесены?
Ведь сами были вы не раз возмущены
Ее поступками до брака с Менелаем.
Известно всем, как скрыть мы это ни желаем,
Что у отца она похищена была
И целый год в связи с Тесеем прожила,
А маленькая дочь, плод этого союза,
Была покинута как лишняя обуза.
Но дело ведь не в ней и не об этом речь.
Не так уж важно вам и честь семьи сберечь.
Гордыня вас влечет: всех эллинов возглавить,
Из двадцати царей быть первым, всеми править,
Бразды правления держать в своих руках —
Вот что вам дорого! Вас вынуждает страх
Дочь в жертву принести, нарушить клятву другу.
Не это ли себе вы ставите в заслугу?
Да, зависти своих соперников боясь,
Идете вы на то, чтоб наша кровь лилась, —
Лишь пусть не думают короны домогаться!
И впрямь такой цены не трудно испугаться.
Какой отец ее платить бы захотел?
Но вы, вы превзошли жестокости предел.
Представьте: злобный жрец, клинком вооруженный,
Склонясь над девою, его рукой сраженной,
И грудь ей раскроив, туда направит взгляд,
Дабы определить, что боги говорят,
А мать, покинувши безжизненное тело
Той, кто еще вчера жила, любила, пела,
Согбенная бедой, одна назад пойдет
По розам, что бросал пред дочерью народ?
Нет, не бывать тому! Вы нашу дочь спасете,
А нет — обеих нас тут в жертву принесете.
Ни грекам, ни жрецу, супруг мой, и ни вам
Я Ифигению на гибель не отдам.
Согласья моего, не пробуйте добиться —
Я зубы в ход пущу и когти, словно львица.
Беги же, дочь моя! Ведь матери приказ
Последний, может быть, исполнишь ты сейчас.