Владимир Бурыличев - Бремя славы

Е р м а к о в. Очень просто. Ждал вас.

М а к е д о н с к и й. Меня?

Е р м а к о в. И медведей.

М а к е д о н с к и й. Ну а в другие дни? Вчера, например?

Е р м а к о в. Увы, то же самое.

М а к е д о н с к и й. И давно вы не работаете?

Е р м а к о в. С тех пор, как стал знаменит. Угораздило меня выйти на первое место!

М а к е д о н с к и й. Так казнятся только неудачники. Забавно это слышать из ваших уст!

Е р м а к о в. К соседям моим никто не ездит. Все ко мне! А чем хуже бригада Тони Петровой? Они вот-вот нас обскачут, если уже не обскакали, пока мы тут с вами беседуем. Написали бы очерк о Тоне Петровой.

М а к е д о н с к и й. Тоня Петрова — это не то. Вот Николай Ермаков — это имя!

Е р м а к о в. Сегодня, буквально через несколько минут, все решится. Или она забирает первенство, или мы сохраняем его за собой. Вы можете прозевать момент рождения нового героя. Не мешкайте, поезжайте к Тоне Петровой. Ваш очерк о ней будет первым. Он принесет вам признание.

М а к е д о н с к и й. Но я уже придумал заголовок: «Ермаковцы — покорители Сибири». А начну я этот очерк так: «Если бы все работали с такой отдачей, как Николай Ермаков и члены его бригады, то до коммунизма было бы рукой подать».

Е р м а к о в. Ну, это вы слишком. Это надо еще доказать.

М а к е д о н с к и й. Уже доказано. Электронно-вычислительной машиной.

Е р м а к о в. Если бы эта машина побывала здесь и увидела, в каких условиях мы трудимся, она взяла бы свои слова обратно. Мои ребята, те действительно работают. А я… (Махнул рукой.) Вся моя заслуга в том, что я никого к ним не пускаю. Ни журналистов, ни медведей. Пока не сдадим объект. Зазнаются еще. Не все выдерживают испытания славой.

М а к е д о н с к и й. А вы? Упиваетесь славой в одиночку?

Е р м а к о в. Я с удовольствием переложил бы ее на ваши плечи.

М а к е д о н с к и й. Это вы только говорите. На самом деле вам нравится быть знаменитым. Признайтесь. Бремя славы никого еще не тяготило.

Е р м а к о в. Откуда знать это вам, пока что незнаменитому?

М а к е д о н с к и й. Знаю. Только незнаменитые и знают настоящую цену славе. Возьмите, к примеру, Моцарта и Сальери.

Е р м а к о в (улыбается) . Уж не хотите ли вы меня отравить?

М а к е д о н с к и й. Вам смешно. Вас знает вся страна… Сколько вам лет?

Е р м а к о в. Двадцать два.

М а к е д о н с к и й. А мне уже двадцать три. И фамилия у меня звучная — Македонский. А славы нет. Стихи пишу — не печатают. Может, рискнете? Послушаете?

Е р м а к о в. Но я же не критик.

М а к е д о н с к и й. Вы — Ермаков! Об этом крае стихи, о руднике.

Е р м а к о в (помедлив, махнул рукой) . Давай! Где наша не пропадала!

М а к е д о н с к и й (обрадовался) . У меня их тут целый чемоданчик! (Берется за портфель-чемоданчик.)

Е р м а к о в (в испуге) . Что?! А вагончик и маленькую тележку не прихватил?!

М а к е д о н с к и й (горестно) . Вот и все так — шарахаются от этого чемоданчика. Будто в нем не стихи, а змеи гремучие… бомбы… грехи господни.

Е р м а к о в (явно жалея его) . Ладно, выкладывай свои грехи, Македонский. Только те, которые покороче. И жарь в темпе. Не то… не то тебе придется писать обо мне трагедию.

М а к е д о н с к и й (радостно) . Усек! Начинаю. (Декламирует.)

Ну как?

Е р м а к о в. Железно. (Жмет ему руку.) Берем для нашей стенгазеты. Дадим прямо в следующем номере.

М а к е д о н с к и й (счастливый) . Вот бы нам такого главного редактора! Мне ведь в газете даже прозой не дают писать больше восьми строк. Разве тут развернешься, на восьми строках?!

Е р м а к о в. Так ты собирался втиснуть всю нашу железную дорогу в эти восемь строк?

М а к е д о н с к и й. Для вас и вашей бригады мне дали целый подвал. Если очерк получится, я — на коне. Если нет — писать мне всю жизнь восемь строк.

Е р м а к о в. Ты напишешь свой очерк, Македонский. Такой очерк!.. Это я тебе гарантирую. Даже не очерк, а проблемную статью, которая заденет всех и каждого.

М а к е д о н с к и й. Это моя самая заветная мечта. Но у меня еще не собран материал.

Е р м а к о в. Материал к тебе явится сам, на двух и на четырех ногах. Его будет так много, что ты на стенку полезешь от радости! Не Магомет пойдет к горе, а гора придет к Магомету.

М а к е д о н с к и й (сияя) . Я знал, я верил, что от Ермакова уеду не с пустыми руками! В чем заключается ваша идея?

Е р м а к о в. Ты говорил, что хорошо быть знаменитостью?

М а к е д о н с к и й. Говорил. А разве плохо?

Е р м а к о в. Хотел бы ты побыть на моем месте? На месте Николая Ермакова? Хотя бы несколько минут?

М а к е д о н с к и й. Что за вопрос. Конечно! Ощутить все величие… Только, к сожалению, это невозможно.

Е р м а к о в. Возможно. С этого момента ты — Ермаков. Николай Ермаков.

М а к е д о н с к и й. Как это понять?

Е р м а к о в. У меня сегодня ответственнейший день. Опережая все графики, по секрету даже от самого Потапова, мы сдаем сейчас последний километр.

М а к е д о н с к и й. Это грандиозно! Ермаков есть Ермаков!

Е р м а к о в. Да, но может так произойти, что и Тоня Петрова окажется Тоней Петровой и подойдет к заветной отметке раньше нас. В эту минуту я должен быть там, в туннеле, со своими ребятами. Ты же заменишь меня здесь. Будешь принимать визитеров как Николай Ермаков.

М а к е д о н с к и й. Но это же… обман.

Е р м а к о в. Святой обман. Для пользы дела. Страна ждет рудник, дорогу к нему, а я сижу тут как барыня — сложа руки! Выручай, Македонский. Не отказывайся. Тоня Петрова движется нам навстречу! Под угрозой престиж моей бригады!

М а к е д о н с к и й. Я тоже хочу в туннель, хочу быть свидетелем нового трудового подвига!

Е р м а к о в. Нет, Македонский. Посторонним там делать нечего.

М а к е д о н с к и й. Но я только одним глазком… В порядке исключения…

Е р м а к о в. Исключения превращаются в правило.

М а к е д о н с к и й. Я все равно отправлюсь с вами! И пожалуйста, не возражайте! Ни один газетчик не упустил бы такого случая! На карту поставлена моя журналистская судьба, и я не могу, не имею права не написать о последнем километре. В конце концов я выполняю свой служебный долг. И выполню его. Чего бы мне это ни стоило!

Е р м а к о в. Ах, вот как ты ставишь вопрос. Тогда превращения отменяются. Я остаюсь здесь, а ты можешь возвращаться в газету и всю жизнь писать свои восемь строк. Интервью давать я тебе не буду. Можешь писать о ком угодно, только не обо мне. (Помолчав.) Я же по-дружески тебя просил… Вот бывает так в жизни: нужно, и все!