Юкио Мисима - Смерть в середине лета: сборник

БАРОНЕССА. Не стоит так говорить, мадам. Не важно, с кем вы воевали, главное, что вы отважились на эту войну. Вы боролись не с Альфонсом, а с тем злом, которое он олицетворял. Если вы не поймете этого, то можете, подобно Альфонсу, утратить в себе Бога. Что бы ни происходило в окружающем мире, Господь всегда ясно показывает нам, что хорошо, а что дурно, — черта, разделяющая Добро и Зло, подобна линии, которую дети проводят мелом по мостовой.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Вы так полагаете? А по-моему, эта линия скорее походит на границу моря, перемещающуюся по мере приливов и отливов. Альфонс как раз оседлал полосу прибоя — одной ногой он всегда в воде и шарит по дну, подбирает кроваво-красные ракушки и длинные, как кнуты, водоросли.

РЕНЕ. Матушка, вы заговорили прямо как Альфонс. Может быть, вы и в самом деле легко найдете с ним общий язык.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ох, Рене, как же я устала. И ты тоже — только этим объясняю я твое неожиданное решение.

РЕНЕ. Вы устали? От кого — от Альфонса или от самой себя?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Не будь такой злой, Рене. Мы обе очень устали — так давай возьмемся за руки и будем утешать друг друга, помогать друг другу.

БАРОНЕССА. Рене, ваша матушка заплутала во тьме бытия, сбилась с пути, который связывает наш мир с Богом. Вы должны прийти ей на помощь, спасти ее.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Не нужно мне, чтобы ты меня спасала. Скажи лучше, правда ли, что Альфонс в Венсенском замке сдружился с самим Мирабо, чья звезда нынче сияет так ярко?

РЕНЕ. Нет. Они, кажется, все время ссорились.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Ах так, значит, они были до того близки, что даже ссорились? Прямо как мы с Альфонсом.

РЕНЕ. Если в вас есть хоть капля гордости, вы не станете просить помощи у того, кому доставили столько зла…

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. А кто просит? Он сам написал об этом в письме. Мол, если у меня возникнут неприятности, он замолвит за меня словечко перед нынешними заправилами.

БАРОНЕССА. Он так написал? Благородное сердце! Воскрес тот чистый, златокудрый мальчик, которого я знала. Маркиз возлюбил врагов своих и простил им все. Должно быть, он раскаялся во всех своих прегрешениях. Кончилась кровавая ночь, и в душе грешника зажглась божественная заря. Как я понимаю ваши чувства, милая Рене. Вы распознали в Альфонсе первые проблески чудесного сияния и решили уйти из суетного мира, чтобы и самой приблизиться к источнику священного огня. И повести за собой душу маркиза, ведь правда? Увлеченный вашим примером, Альфонс не позволит, чтобы зажегшийся в нем огонек угас, станет лелеять его и последует, непременно последует за вами. Вы оба ступите в край, озаренный беспредельным сиянием. Рене, вы воистину зерцало добродетели для всех женщин этого мира. И вы займете истинно высокое, достойное ваших совершенств положение Христовой невесты. За свою долгую жизнь я видела разных женщин, но ни одна из них не была столь добродетельна, как вы.

РЕНЕ. Но, тетушка…

БАРОНЕССА. Что, дитя мое?

РЕНЕ. Вы правы, отказаться от мужа и от мира меня и в самом деле заставило сияние, но… Как бы вам объяснить… Это не то сияние, которое имеете в виду вы.

БАРОНЕССА. Как так?

РЕНЕ. Чудесное-то оно чудесное, это сияние, только источник его несколько иной…

БАРОНЕССА. О чем вы? Разве может у чудесного сияния быть иной источник, кроме Бога?

РЕНЕ. Может. Впрочем, я не знаю — вдруг и в самом деле источник один и тот же. Просто свет отразился от чего-то и его лучи дошли до меня с противоположной стороны.

БАРОНЕССА ( встревоженно ). Это с какой такой противоположной?

РЕНЕ. Я и сама не вполне понимаю. Знаю только одно: свет забрезжил после того, как я прочитала страшную книгу, присланную Альфонсом из тюрьмы. Он сам написал ее и назвал «Жюстина, или Несчастья добродетели». Получив ее от Альфонса, я вначале не ждала ничего дурного — ведь я не читала раньше ни одного из его сочинений. В книге описаны приключения двух сестер: Жюльетты — старшей, и Жюстины — младшей, лишившихся родителей и вынужденных скитаться. Все в этой истории перевернуто с ног на голову: на младшую сестру, свято хранящую добродетель, обрушиваются одно за другим страшные несчастья, а старшая, ступившая на стезю порока, осыпана дарами судьбы. Мало того, гнев самого Господа обрушивается не на распутную Жюльетту, а на невинную Жюстину, погибающую самым жалким и нелепым образом. Она имеет чистую душу и придерживается самой высокой нравственности, но вечно попадает в постыдные ситуации, подвергается унижениям, ей отрезают пальцы, выбивают зубы, ставят позорное клеймо, без конца то избивают, то похищают, и в завершение всего, когда по ложному обвинению Жюстину должны казнить, спасает ее не кто иной, как погрязшая в грехе старшая сестра! Но не подумайте, что несчастной Жюстине улыбнулась удача, — ее ждет бессмысленная и страшная смерть от удара молнии… Вот что, оказывается, писал Альфонс день за днем, ночь за ночью! Зачем, для чего? Тетушка, разве не ужасный, смертельный грех такое творение?

БАРОНЕССА. Грех, да еще какой. Не только свою душу осквернить, но и чужие души ядом отравить. Это страшный грех.

РЕНЕ. Какой же грех тяжелее — написать такую книгу или пороть до крови проституток и нищенок?

БАРОНЕССА. Оба одинаково тяжелы. Зло, содеянное в душе, столь же греховно, как содеянное наяву.

РЕНЕ. А каков, по-вашему, Альфонс? Понесший кару от людей за свои поступки, лишенный возможности творить зло в жизни, он продолжает творить его в своей душе.

БАРОНЕССА. Монастырский устав, дитя мое, изгоняет в равной степени грехи и содеянные, и помысленные. Зло погибает там, лишенное корней. А тюрьма — дело другое. Альфонс не может там совершать злодейство, но он вцепился в корни греховности, уцелевшие в его сердце.

РЕНЕ. Нет, это не так! Альфонс, тот Альфонс, которого я знала прежде, ушел от меня, скрылся в иной, неизвестный мне мир.

БАРОНЕССА. Ты имеешь в виду преисподнюю?

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Господи, ну сочинил он какие-то там дурацкие сказки, так что с того? Когда-то и я придавала много значения подобной ерунде, считала, что сочинительство зловредных книг хуже любого преступления, — то, по крайней мере, раз совершено, да потом и забыто. Но сейчас я думаю иначе. Книгу достаточно бросить в огонь, и от нее останется лишь кучка пепла. Преступление — это то, что оставляет след. Книга же, если никто ее не прочел, следа не оставляет.

РЕНЕ. Если никто ее не прочел? Но ведь я-то прочла.

Г-ЖА ДЕ МОНТРЁЙ. Всего один человек, к тому же жена сочинителя.

РЕНЕ. Да, один человек, но зато — жена. Эта злосчастная Жюстина — добрая, ранимая, печальная, нелюдимая, так не похожая на ветреную сестру стыдливостью и целомудрием… Полудетское лицо, огромные задумчивые глаза, белоснежная кожа, хрупкая фигура, тихий и грустный голос… Вам не кажется, что Альфонс нарисовал мой портрет — какой я была в девичестве? И еще я подумала: уж не для меня ли написал он историю женщины, которую добродетель обрекла на несчастье и погибель? Помните, матушка, тринадцать лет назад, в этой самой комнате, когда я затеяла с вами ту постыдную перебранку, я еще, вслед за графиней де Сан-Фон, сказала: «Альфонс — это я».