Юкио Мисима - Смерть в середине лета: сборник

Рем. А потом какая-то сволочь сунула в сапог кусок сыра.

Гитлер. Жалко не нашли кто. Какой-нибудь еврей.

Рем. Ага, сунул в сапог сыр! Как-то раз, ночью, захожу я в штаб, вдруг слышу — кругом тишина, а откуда-то: хруп-хруп, хруп-хруп. Смотрю — из дыры в сапоге крысиная морда высовывается.

Гитлер. Ты рассвирепел, хотел ее немедленно прикончить.

Рем. А ты опять: «Нет, постой».

Гитлер. Кто подложил сыр — вопрос особый. Но мужественная крыса, с риском для жизни пробравшаяся в твой исторический сапог, показалась мне хорошим предзнаменованием, предвестницей удачи.

Рем. И с тех пор ты велел каждый вечер подкладывать в сапог по кусочку сыра.

Гитлер. Крыса мало-помалу привыкла. Помнишь, сидим мы с тобой вдвоем, беседуем ночь напролет, а она вылезает, бесстрашно подбирается поближе и сидит, смотрит. Я решил, что пора дать ей имя.

Рем. Я как-то прихожу, а у нее на шее зеленая ленточка. На ленточке написано: «Эрнст». Разозлился — страшное дело. (Оба хохочут.) Но виду не подал. А на следующий день приходишь ты в штаб…

Гитлер. Пришла моя очередь беситься. У крысы на шее красная ленточка и написано: «Адольф». (Хохочут.) Скандал, драка! Десять лет… да, каких-то десять лет назад мы были еще достаточно молоды, чтобы устраивать казарменные розыгрыши и драться… Ну, мне с тобой было, конечно, не справиться. И я предложил компромисс. С тех пор крыса носила белую ленточку, на которой красовалась надпись: «Адорст». Из Адольфа и Эрнста получилась крыса по имени Адорст.

Рем. Да-а, крыса Адорст… До такого и братья Гримм не додумались.

Гитлер. Занятная была крысенция.

Рем. А куда она потом-то делась?

Гитлер. Исчезла куда-то.

Рем. Наверно, сдохла.

Гитлер. Скорее всего. (Поет.)

Рем (подхватывает).

Мы часто пели тогда эту песню. Сильная была песня. Музыка и слова Адольфа Гитлера. Почему ты теперь не позволяешь партийцам ее петь?

Гитлер. Не валяй дурака. Студентом, в Вене, я и оперу пробовал писать, мало ли что.

Рем. «Кузнец Виланд». Так она называлась, да? А куда ты дел партитуру?

Гитлер. Весной я часто ходил гулять в Венский лес один. Как-то раз дошел даже до перевала Зоммеринг. И бросил нотные листы с кручи — их развеял ветер. Альпийские долины были еще покрыты снегом, и моя музыка медленно кружилась, падая вниз. Листки, упавшие на снег, терялись на белом. Зато те, что попали на первые весенние проталины, казались сверху эдельвейсами… Эх, Эрнст, по-настоящему мне следовало бы посвятить свою жизнь искусству.

Рем. Превосходно! Адольф — человек искусства, Эрнст — человек военный. Возьмемся за руки — и вперед.

Гитлер. Ты полагаешь, такое возможно и сейчас?

Рем. Конечно, возможно.

Гитлер. Ну-ну… Да, жаль, что я оставил искусство. Подобно великому Вагнеру, я крепко держал бы кастрюлю этого мира за ручки, имя которым Смерть и Тщета. Я бы вываливал страсти представителей людского рода на сковороду и, как опытный повар, поджаривал бы их на вечном пламени великана Сурта. Это занятие куда более приятное, да и славу бы я приобрел куда более лестного свойства. А то стал канцлером и слышу, как по углам шепчутся: «Происхождения самого низкого, и образования, образования — практически никакого!..» Я хочу, чтобы ты, Эрнст, вспомнил, чему ты учил меня, что вдалбливал в мою голову, когда был капитаном?

Рем. Что?

Гитлер. Ты же сам только что сказал: «Как важна поддержка военных для создания партии». Вот чему ты меня научил.

Рем. Ну и что?

Гитлер. Вот и воскреси в памяти свой собственный урок.

Рем. Теперь дела обстоят иначе.

Гитлер. Нет, законы политики всегда неизменны.

Рем. Ладно, давай начистоту. Конечно, ты прав: поддержка военных необходима, была необходима тогда, необходима она и сейчас. Но в те годы ты стремился обрести ее в интересах партии, а теперь она тебе нужна для самого себя. Ты хочешь стать рейхспрезидентом. Гинденбург на ладан дышит, ему и до осени не дотянуть.

Гитлер. Не говори так, Эрнст. Это слова политического врага. Товарищи говорят между собой другим языком.

Рем. Хорошо, давай другим. Пускай ты станешь преемником фельдмаршала Гинденбурга. Я — за. Я помогу тебе в этом всем, чем смогу. За тобой стоит новая армия — три миллиона штурмовиков.

Гитлер. Вот я и…

Рем. Не перебивай. Но я не хочу, чтобы ты стал преемником коррупции и реакции. Я не хочу, чтобы ты стал рейхспрезидентом, торгуя идеей, чтобы ты предал нашу Новую Германию, созданную нами с таким трудом! Не хочу, чтобы ты опирался на всю эту свору — на капиталистов, юнкеров, дряхлых консерваторов и дряхлых генералов, на бездарных снобов-аристократов, задиравших передо мною носы в офицерском клубе, на прусских вояк — белоподкладочников, которым нет дела до революции и народа, на жирных лавочников, которые с утра уже рыгают пивом и жареной картошкой, на чиновников с наманикюренными ноготками! Таким путем идти ты не должен. Я сдохну, но не допущу этого!

Гитлер. Эрнст!

Рем. Нет, ты слушай! Я хочу, хочу, чтобы ты был рейхспрезидентом. От всего сердца хочу. Но сначала давай вместе сметем весь мусор с этой прогнившей земли. Что такое эта твоя военщина? Они грозны только на словах — пустые чучела, одетые в мундиры и сверкающие позументами. В Германии есть только одна армия — революционная. Это мои отряды СА, три миллиона бойцов… Ты только послушай, Адольф! Когда закончится великая чистка, мы застелим белоснежным ковром всю главную площадь Берлина и на ней провозгласим тебя рейхспрезидентом. Не забывай — революция еще не окончена. Будет новая революция, и после нее Германия возродится по-настоящему. Знамя со свастикой, раздуваемое свежим ветром, будет реять над юной, возрожденной страной Вотана, которая скинет с себя гниль и нечисть. Это будет страна ясноглазых, прекрасных, мужественных воинов, крепко взявшихся за руки — могучие, словно ветви дуба. И вождем этого государства будешь ты, Адольф. Вот какая ослепительная судьба уготована тебе. Ради этого я не пожалею и жизни.

Гитлер. Благодарю, Эрнст. Я тебя понимаю. И не сомневаюсь в твоей искренности.

Рем. Не связывайся с армейскими.

Гитлер. Ты хочешь сказать, что если ты из армии ушел, то это уже не армия?

Рем. Именно. У тебя есть армия штурмовиков.