Александр Володин - Фабричная девчонка

Надюша. Черт, только заснула…

Ирина. Надюша! Я решила. Еду!

Надюша. Счастливая…

Ирина. Не знаю.

Надюша. Господи! Мне бы уехать куда-нибудь… Закатиться. Другой дом, другие люди. А какие — неизвестно. Хуже нет, когда заранее все известно. (Поднялась в сорочке, пошла к шкафу.) Целая банка варенья была. Все съели. (Присела за стол, доскребает.) Вот — Федя. Он меня любит. И я его люблю. И мама его, Анна Петровна, меня тоже любит. И я знаю, как мы будем жить. Вот так — шкаф, так — тумбочка… А могло быть по-другому? Открывается дверь, и заходит какой-то человек…

Леля. Мужчина.

Надюша. И говорит: «Надежда! Идем». Не стану спрашивать куда. Пойду.

Леля. Иждивенческие настроения. Кто-то придет, кто-то позовет. А сама ты что, уж не человек?

Ирина. Смотри, Надька. Что имеем — не храним, потерявши — плачем.

Надюша. Феденька — мой!

Ирина. Как ты странно говоришь — «мой». Если по-настоящему любишь — всегда, наверно, кажется, что ты недостойна его.

Надюша. Глупо.

Ирина. Ведь если ты его любишь, то считаешь самым лучшим человеком. Так?

Надюша. Ну?

Ирина. А он почему-то вдруг любит тебя!

Надюша. Значит, он тоже считает тебя самым лучшим человеком. Только не разубеждай его в этом.

Ирина. По-моему, есть два вида любви. Одни думают только о том, что они могут получить от любимого, а другие — что они могут дать любимому человеку.

Надюша. Сколько людей — столько родов любви.

Леля. Мы будем спать?

Замолкли.

Ирина. Леля…

Леля. Что?

Надюша. Ну, начинается. На всю ночь. Скорей бы уж уехала.

Ирина. Я хочу тебя спросить… Можно?

Леля (не сразу). Можно.

Ирина. Ты любила кого-нибудь? Ты понимаешь, в каком смысле я спрашиваю? В буквальном.

Леля молчала.

— Если не хочешь — не отвечай.

Леля молчала.

— Ты скрытная…

Хлопнув дверью, входит Женька. Зажгла свет, швырнула сумочку на кровать, села за стол.

Женька. Гады!

Леля. Кто?

Женька. Все. Какой-то чижик пристал, а меня из клуба.

Леля. Так! Сколько раз предупреждала, — горох об стенку! Достукалась?

Надюша. Теперь начнется веселая жизнь. Пятно на всю группу.

Женька. А эта только за себя дрожит!

Надюша. Не за себя, а за группу.

Ирина. Действительно, Женя. Лучшая группа.

Женька. Хватит! Лучшая, лучшая, — надоело! Переведите меня в худшую!

Леля. Тебе не стыдно?

Женька. К черту! До двадцати пяти лет молодость, а потом можно и воспоминания писать!

Леля. А сейчас ты не живешь?

Женька. Прозябаю!

Леля. Ясно. Ну так вот, дорогая. Мне поручили написать статью в «Комсомольскую правду» о моральном облике. И если ты до того докатилась, что тебя из клуба выгнали, да еще эти твои рассуждения… Как хочешь, Женя, я напишу о тебе!

Женька. Вот везуха! В газету попасть! Давай, Леля, строчи!

Ирина. Бессовестная ты, Женька. Пиши, Леля, я тебе помогу!

Леля. И напишем! От всей комсогруппы напишем!

Надюша. Да вы что, девки, с ума сошли? Сор из избы выносить…

Леля. А ты хочешь со всеми хорошей быть?

Надюша. Если у тебя плохое настроение, не срывай его на других!

Леля. Со всеми хорошей быть нельзя. Как конфетку оближут!

Надюша. Кидаться на всех тоже не буду!

Леля. Я кидаюсь, да? Кидаюсь? Кидаюсь?

Женька. Вот сейчас бы вас для кино снять!

Леля. Пошла ты!..

Женька. Да еще со всем лексиконом!

Кинооператор сидел перед просмотровым экраном. В зале Надюша. На экране — кадры из киножурнала.

Голос диктора. «Наш корреспондент побывал в общежитии, где живут девушки лучшей комсомольской группы фабрики. Это — Надежда Лапина, Евгения Шульженко, Ирина Волкова, а это — комсорг Елена Комелькова».

На экране Женька, Леля, Надюша. Крупно — Леля. Она оторвались от конспектов, улыбнулась.

Кинооператор. Стоп! Я же просил не печатать этот кадр! В чем дело? (На экране замелькали треугольники и зигзаги. В зале загорелся свет.) Коля, перемотай и отнеси в монтажную. (Надюше.) Ну как?

Надюша. Все очень хорошо получились. Я одна плохо. Хуже всех.

Кинооператор. Секундочку. Подождите.

Надюша. Вы мне?

Кинооператор. Да, сейчас…

Надюша. Скажите, а вы удивились, что я вам позвонила?

Кинооператор. Нет, почему? Нормально.

Надюша. Вам, наверное, показалось, что я развязная? А я не хочу, чтобы у вас было такое впечатление. Просто так мало случается видеть в жизни интересных людей, поэтому хочется казаться чуть лучше.

Кинооператор. Я и не думал. Идите, встаньте сюда!

Надюша. Не надо на меня смотреть.

Кинооператор. Сумочку можно? (Взял у нее сумку. Затем снял с нее плащ. Размотал шарфик.)

Надюша смутилась, не знала, как это понять. Может быть, у них так положено?..

Кинооператор посмотрел на нее в объектив фотоаппарата. С одной стороны. С другой стороны. Снова подошел, развязал ленту, распустил ей волосы. Она оттолкнула его. Но тут же почувствовала себя виноватой.

Надюша. Простите. Ой, как глупо… Я знаю, я дура, всего боишься.

Кинооператор щелкнул затвором. Еще раз — с другой точки. Снимал и снимал ее. Чуть сверху, немного снизу, крупней. Она была сейчас красива.

Кинооператор. Спасибо.

Надюша. Я понимаю, я для вас обыкновенная, каких тысячи. А вы… Все у вас тут необыкновенное… это ваш мир. А у нас все серо, обычно. Вон про Женьку статью написали в «Комсомольскую правду» — «Нам стыдно за подругу». Отклики пришли, все возмущаются. А если честно, то я ей даже завидую, у нее хоть что-то произошло… Я не то говорю. Все не то… Мне трудно жилось, всю жизнь разочарования… Когда мама умерла, мне шесть лет было. От меня это скрывали, а я все понимала. Только того боялась, что мне скажут — и надо будет переживать. А я ничего не переживала, глупа была! Потом отец женился второй раз, уехал, а меня соседка взяла, тетя Вероника. Никогда не забуду: сидела у нее за столом и только об одном думала, как бы лишнего не съесть. У нее настроение испортится, на ком сорвать? На мне. Надежда, возьми чемодан, поезжай к папе и скажи: «Папа, я буду жить у тебя». Как будто у меня был чемодан! Накинешь пальтишко — и на улицу. Ходишь, ходишь, пока у нее злость не пройдет. Потом в школе с мальчиком подружилась, меня его мама полюбила, Анна Петровна. Она меня и на фабрику устроила. Вот с тех пор работаю, простая прядильщица. Но все ищу чего-то. Сама не знаю чего… Можно я еще раз приду?