Василий Аксенов - О, этот вьюноша летучий!

– У меня, Тихоныч, этой бронзы – во! Со всего мира навез!

– Усики как бы не уплыли, мусью, – проговорил механик, вылез из машины и вынул из кармана трубочку.

Галопом вынеслись на берег залива несколько пролеток из сыскного. В передней с бутылочкой «Редерера» героично раскинулся Отсебятников. Рядом верный Панкратьев.

– А я, господин полковник, арестовал его вещички, – Панкратьев показывает ковровый саквояжик.

– Панкратьев, ты прибавляешь! – изумленно поднял бровь полковник. – Будешь отмечен. Открывай!

– Боюся, господин полковник, – чистосердечно признался Панкратьев.

– Панкратьев, ты убавляешь! Сгною! Повешу!

Сыщик отчаянно рванул застежки и вытащил из сумки какую-то странную штучку вроде самодельного пугача. Штучка на его коленях стала раскручиваться и угрожающе жужжать.

– Адская машина! – вскричал полковник. – Расходись!

В панике полковник и Панкратьев спрыгнули с пролетки, а «штучка» упала на аллею.

Отсебятников и Панкратьев ждали, затаясь за рекламной тумбой. «Штучка» вращалась, жужжа.

– Георгий Тихонович, дорогой, я знаю летательные аппараты всех систем, я знаю биографии всех дипломированных пилотов мира! Что я мог поделать с собой?

Юра мечется по берегу перед спокойным и важным Тихонычем, жестикулирует с некоторой дозой театральной аффектации.

– Что я мог поделать с собой, если меня неудержимо, гипнотически, испепеляющее манит небо? Фатум! Судьба!

Юра снова спускается в воду и апеллирует своему слушателю выловленным цветком.

– Только эта роковая тяга стала причиной моего маскарада. Пусть общество меня осудит, но я все-таки поднялся в воздух! Пусть теперь все смеются, пусть издеваются на Иваном Пирамидой, но все-таки и он промелькнул на небосклоне, словно падучая звезда!

Юра отвернулся и закрыл лицо локтем. Тихоныч, не меняя выражения каменного лица, смахнул слезу.

– У тебя, Юра, к аеропланам талант, а слезьми делу не поможешь, – говорит он. – Вот Кампо-де-Сципио открыл школу летания, да там деньги нужны. Пятьсот рублей за обучение, сотня в Общество и пятьсот еще залогу…

Юра с безнадежной миной покопался в бумажнике и вытянул единственное, что осталось от «скромнейшего содержания», – синенькую купюру. Вдруг лицо его озарилось.

– Да ведь я же пять тысяч рублей сегодня выиграл, любезнейший Георгий Тихонович!

– Извольте в банке получить по предъявлении пилотского свидетельства, – сухо пресек механик этот порыв. Юра обмяк.

– А что, если… – Тихоныч что-то обдумывал… – А что, если, Юра, я тебя на «Дедал» определю?

«Штучка» продолжала вращаться, жужжа. Мимо проехал автомобиль с представителями прессы.

– Газетчики, господин пол… пардон, мусью… – осторожно заметил Панкратьев.

Отсебятников сердито выскочил из-за тумбы.

– Вздор! Чушь! Бессмысленная штука! Перпетуум мобиле!

Сплюнув, он ринулся к пролетке.

«Штучка» вращалась, жужжа.

– Неужели настоящий авиационный завод? – с горящими глазами вскричал Юра.

– Да уж это тебе не клуб с маскарадом, – усмехнулся Тихоныч. – Там народ сурьезный. Собирают «фарманы» из французских деталей и свой строят аппарат, хотят в Москву махнуть без посадки. Ну, будя тебе пылать-то! Собирайся!

– А что, собственно, собираться? – Юра отряхнулся как собачонка и быстро-быстро пригладил мокрые патлы. – Я готов!

Вдруг на берегу появилась Лидия и увидела «паккард».

– Тихоныч, почему вы здесь?! – изумленно воскликнула она. – А где же Пирамида?

Юноша, забыв о своем «дезабилье», радостно бросился к ней.

– Лидия, вы меня ищете?

– Примите пирамидону, молодой человек, – сухо сказала девица и вопросительно повернулась к механику.

– Иван Пирамида весь вышел, – туманно ответил Тихоныч. – Испарился!

…Юра уныло бредет по аллее, мокрый, жалкий и длинноногий. Навстречу медленно ползла жужжащая «штучка».

– Папин подарок, перпетуум мобиле, – дрогнувшим голосом сказал этот вчерашний ребенок.

Пустая петербургская набережная. Пейзаж напоминает старую европейскую гравюру: кудряшки облаков в просторном прохладном небе, далекие шпили позднего барокко, аккуратные мелкие волны на реке, ажурная решетка, каменные плиты, горбатый мосток с фонарем.

Некая пронзительно-грустная нота может возникнуть в небе за облаками, ибо этот пустынный гравюрный пейзаж внезапно появился на экране, словно грань двух кусков жизни, уже прошедшего и будущего.

Вначале на набережной, а скорее на высокой ее точке, на мостике, появится Лидия. Она притронется к фонарю и стрункой вытянется, глядя в небо в немом ожидании.

Затем один за другим по набережной медленно пройдут все герои нашей истории, кроме Юры Четверкина.

Валериан Брутень, о. Илья, бухарский эмир, Яша с товарищами, Иван Задоров, Тихоныч, Вешко-Вершковский, полковник Отсебятников… – словом, все герои, как в театре на последних выходах. Все они молча и сосредоточенно будут смотреть в небо. Глухой голос поэта за кадром прочтет:

Все пройдут, и набережная опустеет. Останется лишь Лидия. Она упорно смотрит в небо.

Бурный шквал романтической любовной мелодии вдруг разбросает облака и зажжет небо закатным огнем.

ДЕДАЛ

завод летательных аппаратов и моторов

Ветчинкин, сын и К°

Войдя под навес и включив электрическое освещение, мы увидим остов строящегося аэроплана, увидим уже знакомых нам Яшу и двух его друзей Мишу и Кешу, монтирующих на стене 30-сильный мотор «анзани», увидим конструктора Казаринова, склонившегося в углу над чертежами и, наконец, увидим Юру Четверкина, облаченного в замасленный комбинезон. С постной миной он моет в керосине какие-то болты и гайки и в то же время бросает во все стороны жгучие от любопытства и жажды деятельности и пренахальнейшие, надо сказать, взгляды.

Войдя и включив свет, мастер, тот самый «молодой мужчина», весьма похожий на Пирамиду, но гораздо скромнее, сбросил кожаную куртку на столярный верстак и громко сказал:

– Готов «анзани»? Давайте пробный пуск!

Включили зажигание, раскрутили ручкой. Мотор завелся сразу и заработал ровно, без перебоев.

– Все-таки «анзани» – это вещь! – сказал Яша.

– А я утверждаю, что «Гном» экономичнее, у него момент сжатия… – зачастил, затараторил настырный Четверкин.

– Много вы понимаете, Юра! – оборвал его Яша.

– Это вы много понимаете, Яша! – закричал на него Юра.

– Вы много о себе понимаете!

– Да вы же просто ученик, Юра!

– А вы уже Фарман, Яша!