Дон Нигро - Голгофа / Golgotha

Звучит громкая музыка, карусель крутится, мигают огни, а в центре прекрасная девушка, которая смотрит на тебя, и по мере того, как скорость вращения увеличивается, ты к ней приближаешься, крепко схватившись за деревянную лошадь, музыка звучит все громче, и ты уже так близко, что ощущаешь аромат ее духов, и она протягивает одну руку, а кисти и руки у нее идеальной формы, и браслет на запястье, и вот она рядом, сейчас ты почувствуешь ее прикосновение к своему плечу, но резкий толчок, и ты в вонючей могиле с червями и землей, с одними только червями и землей, вот и все дела. Что ж, я его поблагодарил и съел персик, который купил в семнадцатом столетии у моей подруги, четырнадцатилетней Нелли на лондонской улице, аккурат перед пожаром, так давно это было, можно сказать, только вчера. И я помню Понтия Пилата, еще одного из многих идиотов, одержимых властью, которые боятся созидания и исследований и должны уничтожать все, что не могут контролировать, в том числе и любого, кто способен созидать. И эти люди правят миром. «И что, скажи на милость, мне с тобой делать?» – спросил он. – Ты молчун? Я слышал обратное». Белки за окном слушали наш разговор, в компании призрака Боба Принца, по прозвищу Пушкарь, знаменитого диктора «Питтсбурских пиратов», и его верного напарника Опоссума. «Я слышал, что ты говоришь все время, – сказал Пилат. – Я слышал, отчасти твоя проблема в том, что ты просто не можешь закрыть свой чертов рот. Так почему ты не говоришь со мной? – Великий Роберто в броске ловит мяч на Форбс-филд, и Пилат выключает телевизор. – Послушай, я мне завтра утром рано вставать, я устал, настроение у меня не очень, мне пришлось выйти на балкон, чтобы поговорить с тобой, потому что эти люди не смеют войти в дом неверного, опасаясь подхватить от этого чесотку. Все это говорит не в твою пользу. И все-таки ты ничего не хочешь мне сказать». Но я почитал за благо держать рот закрытым, потому что иногда, открыв рот, ты оказываешься в проигрыше. Вот он и спросил меня, король ли я кошек, и я спросил его, а как он думает, и он сказал, не знаю, потому и спрашиваю, ты для меня ничем не отличаешься от лошади Юлия Цезаря, и я сказал ему, что всего лишь занимаюсь исследованиями истины, и он сказал, а руки его пахли жареной курицей и женщинами: «Я собираюсь помыть их, женщин – не руки, и я не нахожу вины в этом человеке, уведите его отсюда, но они все равно распяли меня. На кресте, помнится, Мак и Мо рассказывали мне, как рылись в мусоре на свалке у Мононгахилы, выглядывая опарышей. Потому что где опарыши – там и мясо, и однажды нашли ногу, кто-то выбросил ногу на свалку королевского дворца, где всегда находилось что-то стоящее, то младенец, то голова слона. Эта нога к чему-то крепилась? Стопы – это, по большей части, кости. А вот хорошая нога могла насытить человека. И они нашли вторую стопу, и вторую ногу, а потом и все тело, и обрадовались, потому что еды хватило бы им на неделю, но тут тело зашевелилось, потому что оказалось живым, и они принялись бить его палкой по голове, а тело спросила, это небеса, и везде жужжали мухи, и они били его, били палкой, приговаривая, вот тебе, сукин сын, а труп думал, что они – ангелы, а он на небесах, они его все били, а он схватил Мака за ногу, и не отпускал, и Мак принялся орать, и Мо попытался расцепить пальцы трупа, и они все повались на кучу отбросов, и труп спросил, вы это едите? Да, ответили они, но только то, что получше, и труп сказал, вы не должны этого есть, это отбросы, вам надо есть во дворце, и Мо спросил, а что, во дворце едят отбросы более высокого качества, и труп сказал, им надо бы во дворец, посмотреть, как танцует обнаженная Саломея, а тех свиней, которые во дворце, мледует выгнать сюда, чтобы они очищали мясо от опарышей, и труп спросил, а чего бы им не пойти во дворец и не отрезать царю Ироду детородные органы, а они ответили, не пойдут, потому что их у него и так нет. Но тут труп начал плакать, нет, вы этого не хотите, не можете превратиться в свиней, таких, как они, поменявшись местами со свиньей, ты сам превращаешься в свинью. Богатство разлагает, так же, как и бедность. Может человек жить на одном хлебе? Может жить на одних отбросах? Может жить один? И труп в отчаянии закопался обратно в мусор, но Мака и Мо арестовали за проникновение на дворцовую свалку и распяли, вместе со мной, а я подумал о Магдалине, которую схватили и хотели изнасиловать, но Петр их остановил, сказал, это позор, мы не какие-то дикари, мы – цивилизованные, верующие люди. Эта женщина прелюбодейка, и мы здесь не для того, чтобы насиловать ее, мы здесь для того, чтобы забить ее до смерти камнями. И я спросил их, а где мужчина? Потому что, если было прелюбодеяние, то должен быть прелюбодей, и Петр сказал, что люди просвещенные, свободные от предрассудков и суеверий, забивают камнями только женщин. Замахнулся, чтобы бросить камень, и ударил меня по носу, и пошла кровь, и он ужаснулся, и упал на колени, прося прощения, и я заставил их всех уйти, и Иоанн, этот идиот-мальчишка, попытался написать поэму, и я остался наедине с Магдалиной, она была прекрасна, и так хорошо пахла, и волосы у нее были такими мягкими, она посмотрела на меня и в ее глазах я вновь увидел Сад, и ее переполняла ненависть, и я знал, почему. Я до сих пор вижу ее. Не могу не видеть. Вот я и попросил Иуду продать меня врагам, а он отказался. Я сказал ему, что только ему я могу довериться, только он все сделает правильно, но он пришел в ужас, сказал. Что никогда не предаст меня, сказал, что я воскресил Лазаря из мертвых, сказал, что я – сын Бога, на что я ответил, если я – сын Бога, как ты можешь мне отказать? Магдалина развешивает выстиранное белье на веревке. Ничего не говорит, мучается с прищепками. Иуда плачет и уходит. Я остаюсь и наблюдаю, как она развешивает белье. Я обожаю изящные кисти и руки женщины. Я люблю нежное местечко под подбородком молодой девушки и ее шею. Ее тело – небеса. Я – ад. Она дрожит, развешивая старые комбинации, бюстгальтеры и трусы в дождливый питтсбургский день, такая нежная, с ароматом жимолости, встает на цыпочки, напрягая икроножные мышцы. Боже! То время, когда мы смотрели в окно и видели, как они образуют зверя о двух спинах, прекрасные и совершенные, только любовь, только нежность, никакого насилия, полное единение. Все животные смотрели на нее с нежностью и грустью. Такими мы были в начале. Не может это быть грехом. Две девушки, целующиеся в квартире. Кароли ненавидит меня, у каждого из нас есть наручная кукла-мышь, мы получаем рождественские открытки с ее фотографией, травяной склон, поднимающийся к дому, дождь на городских улицах, проблема в том, что вокруг так много боли, и это сводит меня с ума, вы понимаете, вы – воображаемые люди, сидящие в темноте, лицезрящие мою страсть? Я могу воскрешать людей из мертвых росчерком пера, но не могу помочь себе. Мы ужинали. Там был Леонардо, итальянский парень, делал фотографии. Тринадцать нас за столом, это к беде. Женщины отказались сидеть у нас на коленях. Я отдал Кароли моя наручную куклу-мышь, но она все равно ненавидит меня. Когда Иуда попытался продать меня, они посмеялись над ним. Я велел ему повторить попытку. Мы съели хлеб и выпили вино. Это было хорошо, но женщины ели мое тело. Я съехал на заду в Бобровый водопад. Святотатство, вы понимаете? Убивать человека за написанное, за высказанное, за мысли, за сотворенное, за заданные вопросы, на которые вы думаете, что уже ответили, это грех, это святотатство, но для него это, возможно, святое, поэтому вы убиваете его, и называете это религией, и называете это любовью. Загляните в свою душу, дикарь с Борнео, и вы обнаружите терзания подавляемого желания. Все было не так ночью, в саду, около университета. Совы допрашивали друг дружку на деревьях. Марта принесла суп. Появилась Мэг. Мы ели сэндвичи и слушали рок-группу «Ху», наблюдали за фейерверками, пили, каждый сказал, что они никогда не предадут, но я знал, до того, как прокричит петух, Иуда приведет копов. Она целовала меня, это был сигнал, она целовала меня на одеяле, рядом с корзинкой для пикника, полной вина, моя рука лежала на ее блузе, обхватив грудь, Боже, Боже, Боже, и коп оставил меч в моей лошади, сказал он, этот остряк по имени Ван Гог, Петр отрезал ему ухо, и была драка, меня увели, все было предрешено, что я мог сделать? И еще, если подумать, были рыбацкие лодки, но они ничего не делали. Во дворце Ирод ел виноград, как доктор Галл [1] Уильям Уайти Галл/William Withey Gull ( 1816 – 90) – известный английский врач, согласно одной из версий, выдвинутой чуть ли не через сто лет после его смерти, Джек-Потрошитель.Читать дальше