Мухамметгаяз Исхаков - Девушка из Стамбула

Пароход стоял на месте. Откуда-то, будто издалека, послышался звук. Нафиса оторвала взгляд от книги. За окном, с трудом одолевая темень, проплыл фонарь. Послышался шум. Засветился красный огонёк. Пароход заскрипел снова. Донеслись голоса. Где-то мерцали огоньки  –  то слева, то справа. Пароход скрипеть перестал. Нафиса прислушивалась к далёким голосам, стараясь разобрать, о чём говорили люди. В дверь постучали и открыли. На пороге стояла женщина с двумя чемоданами в руках, а за ней двое детей. Она сощурилась, словно яркий свет резал ей глаза, будто извиняясь за то, что нарушила покой и внесла с собой столько сырости, спросила по-русски:

– Простите, здесь есть свободные места?

Вид незнакомки в промокшей насквозь одежде, с покрасневшими руками и тонкими синими губами, а также дрожащих от холода детей вызвал в Нафисе сострадание, на какое способны только женщины, и она сказала торопливо:

– Есть, есть, мы занимаем только два места, вот эти два свободны.

Глядя на женщину, которая принялась раздевать промокших детей, спросила по-русски:

– Как называется эта пристань?

Женщина, не оборачиваясь, сказала:

– Богородицкая. Мы двенадцать часов ждали парохода, продрогли совсем.

Один из детей незнакомки, скинув промокший бешмет, подошёл к детям Нафисы. Те, взглянув на него, продолжали играть:

– Это будет сватья, а это  –  главный сват. Этот пусть будет отцом.

Мальчик, наблюдавший за ними, спросил:

– А где же у отца бутылка?

– А зачем ему бутылка?  –  возразили дети.  –  Он же доктор.

– Нет, у отца должна быть бутылка,  –  не сдавался мальчик,  –  пусть отец пьёт.

Нафиса встретилась глазами с матерью детей. Обе улыбнулись. Женщины почему-то сразу же прониклись взаимной симпатией. «Куда едете? Откуда?»  –  заговорили они, перейдя на родной язык. Дети тоже стали играть вместе. То ли оттого, что Нафиса чувствовала себя в каюте хозяйкой, то ли из жалости, она спросила:

– Чаю хотите? Можно заказать. Думаю, пока не поздно.

Женщина выразила согласие. Нафиса сделала заказ и накрыла стол. Обе достали из корзин еду и стали угощать друг друга, забыв о непогоде за окном и о пробирающей до костей сырости.

Напившись чаю, дети ещё долго играли в куклы, а, утомившись, быстро уснули, зато матери их спать не спешили. Нафиса испытывала искреннее сочувствие к попутчице и её детям, ей хотелось узнать о них больше. Она задавала вопросы. Сначала женщина отвечала односложно, но, разговорившись, стала откровенней.

Оказалось, что она была любимой дочкой богатого мурзы, получила хорошее воспитание, закончила институт и даже училась пению у специального педагога. Желающих жениться на ней было много. Она сама не знает, почему (видно, такова уж её злосчастная судьба) замуж вышла за теперешнего мужа. Родила четверых детей. Двое, слава Аллаху, умерли рано, избавились. Остались двое. Словно подтверждая её слова, один из детей вдруг испуганно вскочил с криком: «Мама, мама! Папа идёт, папа!» Мать уложила его, ласково успокоила.

– Кто же он, муж твой?  –  спросила Нафиса.

Женщина долго молчала.

– Как вам сказать? Муж мой…  –  она помолчала снова.  –  Когда женился на мне, был офицером… Потом его уволили… Приданое у меня было большое. А потому служить больше не стал. Очень много денег растратил… Дела у нас расстроились. Помогли ему стать земским начальником… Попал под суд, выпутался ценой очень больших денег… Но этого мало: он сильно пьёт… Оставалось у нас немного земли, мельница. Мне сообщили, что он собирается продать это. Вот еду туда… Что же я буду делать с детьми, если останусь ни с чем?  –  сказала она и тяжело вздохнула…

Нафису тронуло признание незнакомки, которая стала готовить себе постель, видимо, решив, что разговор окончен.

Нафиса тоже достала постель.

А дождь всё лил и лил, не переставая. Пароход по-прежнему шлёпал колёсами, его унылый, хриплый гудок не мешал женщинам, поглощённым печальными размышлениями.

Некоторое время лежали молча, пытаясь уснуть, но сон не шёл, и они заговорили снова. Им почему-то хотелось излить друг другу свои горести и радости  –  всё, что было спрятано у них глубоко внутри. От настоящего перешли к воспоминаниям, заговорили о любви, о свадьбе.

– А как вы замуж выходили?  –  спросила женщина.

Нафиса, недолго думая, опершись о подушку, начала свой рассказ. Глаза её при этом улыбались, лицо, казалось, озарилось светом, голос зазвучал как-то по-особому мягко. Глядя на неё, собеседница поняла сразу: судьба этой женщины совсем не похожа на её собственную,  –  и стала внимательно слушать.

«Родилась я в Оренбурге в семье купца средней руки. Получила мусульманское образование. Училась хорошо. Русскому языку меня обучила русская женщина, которая приходила к нам домой. Но поскольку я жила в городе, язык этот был немного знаком мне. Могла читать и способна была понимать книги. Некоторые девочки, жившие по соседству, учились в гимназии. Очень нравились мне их переднички и серые платья, но отец у меня был человеком старой закалки, о гимназии и слышать не хотел. В свои семнадцать-восемнадцать лет я считалась уже взрослой девушкой. Временами мне говорили: «Сваха Сахиба приходила. Вахит-бай просит тебя за своего сына. Главный сват у них уважаемый кари-хальфа, знающий Коран наизусть». Мне такие новости были неинтересны.

В театре как-то давали новую вещь. Отец, хотя и не ходил в театр, нам с братом бывать там не запрещал. Но всякий раз отправлял с нами либо соседку Марфугу, либо разносчицу Фахрию.

В тот раз ложи оказались распроданы и брат купил два билета в партер. Отец очень огорчился. «Не позволю,  –  сказал,  –  там одни болваны-недоросли, нечего якшаться с ними!» Но нам очень уж хотелось, и мама поддержала нас. Пошли мы. Отец крикнул в догонку:

– Будьте осторожны, за кулисы не ходите!

Сели на свои места. Перед самым началом справа от меня место занял какой-то русский. В Оренбурге у нас русские нередко бывают в нашем театре, поэтому я не обратила на него внимания. Слева сидел брат, я была спокойна, зная, что никто не сможет наябедничать отцу, будто я сидела рядом с чужим.

Начался спектакль. Мы были поглощены происходящим на сцене. Во время паузы взглянула на русского соседа. Он смотрел на сцену, ничего не замечая вокруг… Я была удивлена: откуда у русского такой интерес к татарскому спектаклю? Но вот занавес опустился. Лампы пригасили. Глаза, привыкшие к яркому свету, как-то освоились не сразу. Всюду светились стёкла биноклей, издали знакомые кивали друг другу. Брат мой в ту пору курить учился. Воспользовавшись антрактом, он испарился куда-то.

Я стала забавляться биноклем. Вдруг сосед обратился ко мне по-русски: