Леба Вафельникова - Сказка о губах

Я плакал тогда почти час, и хотя всё почти сразу прошло – мамочка обнимала нас и тоже плакала – я успел запомнить, как некрасиво тогда всё стало: плюшевые персиковые мягкости схлопнулись в коричневатый картон, а сидеть стало твёрдо и неприятно; всё стало таким непогнутым и отдаляющимся, что я очень расстроился.

С сестрой мы об этом никогда не говорили, но она всегда гладит меня перед уходом, и я догадываюсь, что она имеет в виду всё то, чего мне, наверное, не хватало. Мамочка никогда на нас больше не кричит, папочка – тоже, но у него и так всё прямее (и нос, и глаза), так что мне бы не хотелось сидеть с ним. Хорошо, что мамочка сидит со мной, это очень красиво.

Действие второе

Картина первая

Вся комната обклеена схемами и картами маршрутов.

Жань-Поль:Когда сестра в первый раз спросила меня, почему всё должно стоять именно так, я сказал, что иначе за столом нельзя будет писать. Она спросила, почему; я не был уверен, что она серьёзно, но – с другой стороны – она даже не вздрогнула, заходя, а ведь одну вазу ощутимо сдвинула съехавшая стопка книг. Я произнёс, внимательно обхватывая во рту каждое слово, что если не будет так, как должно быть, – то всё будет плоским и твёрдым (как тогда). Сестра задумалась, разглядывая бордовую книжку, торчавшую сбоку на уровне её глаз; я раскрыл другую, новую – в сиреневой обложке – и показал ей. Если не расставить, как надо, всё будет таким, – и я осторожно и медленно указал ей глазами на чёрную стружку, немного ссыпавшуюся из книжки, распахнутой в сторону сестры прямо под моим подбородком. Сестра, что-то почувствовав, кивнула и так же осторожно перевела взгляд со стружек на моё лицо. А теперь, – сказал я, – посмотри ещё раз.

Мы подошли к столу, сели; сестра немного больше шевелилась, чем обычно. Я легко и точно расставил вазы, как нужно, поправил занавеску сбоку от стола; лёгкими, всё время (прошедшее с того случая) отрабатывавшимися вихрями руки привёл комнату вокруг стола в порядок и сел обратно к сестре; она вздохнула, а я снова раскрыл книжку в сиреневом переплёте и положил на стол. Подождав четыре секунды (дольше – ради сестры), я набрал полную грудь воздуха и подул в страницы. Сестра всё это время сидела, зажмурившись; она не двигалась ещё секунду или две спустя – и – одним движением широко раскрыла глаза.

И тогда сестра поняла.

Картина вторая

Вся комната обклеена школьными расписаниями.

Жань-Поль:В школе не было комнат, как люблю я. Но довольно скоро, через восемь дней, я нашёл библиотеку, и её обстановка меня очень сильно обрадовала.

Я читал, а за окном выпрямлялись деревья, становясь холодными и плоскими. Мне не нравились эти перемены – никогда, сколько бы я ни смотрел, – но мама так вздыхала и – расстраивалась, почти как я без книжек? – что я не говорил ей, хотя мне хотелось. Папочка почти не мёрз, когда всё это снова начинало происходить; да и ему только больше нравились плоские перемены.

Сестра сидела в моей комнате, свесив пальцы рук в кружку с чаем, а иногда просто вращала своими султанчиками. Сидишь, – говорил я, не отворачиваясь от книжки. Она в ответ кивала и запускала вращение в другую сторону.

Я ходил в школу, пока всё становилось плоским, а в самой школе всё было хорошо – у меня были свои друзья с тёплыми буквами в волосах; одна девочка вся была на голове покрыта «З», «С» и, похоже, ещё чем-то, но я не могу смотреть долго, потому что у неё начинали покачиваться бусы, а иногда ещё кольцо обхватывало пальцы. В такие моменты я бежал со своим рюкзаком под одну из лестниц и доставал книжку. Читал я тоже не всегда – иногда просто держал её, закрытую, одной ладонью, а голову, закрыв глаза, прислонял затылком к стене.

Картина третья

Вся комната обклеена воздушными шарами.

Жань-Поль:Поэтому, когда снова наступил мой день рождения, я позвал не только родителей и сестру, но и своих тёплых друзей. В школе были и другие, совсем не изгибающиеся, но они были некрасивыми и неприятными, поэтому я не звал их на свой день рождения.

Мы все, вшестером, сидели за столом и трогали упругий торт, я рассказывал – много-много – про красивое, что гнётся, и обычное плоское – рассказывал девочке с буквами и ещё чем-то в волосах. Родители играли с сестрой и моими тёплыми друзьями в игры с фишками, а я смотрел на них и чувствовал, что могу оказаться в словаре, могу понять, что мамочка пыталась тогда показать, называя слово. Я смеялся, и это было как «радость»; а потом я сел играть вместе с остальными, и у нас была очень-очень-очень большая радость, только на «с» или на «ч» – я не помнил, но не хотел отвлекать мамочку.

Картина четвёртая

Пустая комната, ничего нет.

Жань-Поль:Девочка с буквами прятала в свои волосы перламутровые игрушечные волны, а потом смеялась, когда я спрашивал, зачем они нужны. Деревья снова дыбились стружками, округляясь изнутри, и становилось не так холодно и страшно – когда мамочка вела меня за руку домой, а ещё когда мамочка разговаривала с незнакомой, но не холодной мамочкой девочки с лимонного цвета вихрями в волосах; по-моему, они подружились гораздо лучше, чем мамочкины врачи.

Сестра научила меня прятать шарики в вазу, у меня получалось не с первого раза, хотя и папочка, и мамочка тоже ненадолго заходили и пробовали нам помогать; а ещё мы попробовали переворачивать страницы без рук и сдувать чёрные стружки вместе.

А потом я умер от какой-то штуки в голове.

Конец

Сцена 1

Наверное, это особая форма мазохизма, хоть это слово глупо звучит. Мне просто так пусто и хочется отчего-то просить прощения, хотя не за что и не у кого. Да и слава богу, что перед глазами всё, что может расстраивать, это ведь даже не причина для грусти, просто что-то неправильное внутри, какая-то подтекающая деталь. Всё могло бы быть иным, но песни, которые заставляют меня улыбаться, покачивая головой в такт, ни в чём не виноваты.

Ни в чём.

Знаешь, меня будто режет изнутри. Один раз я разговаривал со своим другом, он сказал, что если это продолжится ещё хоть месяц, нужно пойти к врачу.

И как?

Прошло два года.

И как?

Мне хочется упиться чем-нибудь, но быть в себе, лежать на летней крыше и смотреть вверх. Это так скучно и так пошло. Лучше бы мне дать себе волю и сделать то, что хочется.

Ты сам не знаешь, сам не знаешь, сам не знаешь.

Ничего этого нет. В моей памяти крупными осколками серебрится зеркало.

Всё, что нас терзает – зеркала. Я не вампир, но лучше к ним не приближаться.

Ох, как же мне грустно.

Перестань, ты мучаешь себя.

Я люблю гулять, да это же весна, и я думаю обо времени, проведённом в школе, с такой вот улыбкой (улыбается), я рад, да, я рад, всё как надо.