Павел Шаповалов - Пропасть грёз

Я вышел из госпиталя через центральные двери, откуда обычно всегда выпускали в свет ходячих обывателей, которые смогли реабилитироваться и стать вновь дееспособными боевыми единицами, они уходили на фронт через эти двери, чтобы вновь вернуться сюда через черный ход, где находился тот самый злополучный сортировочный пункт. Это был круговорот жизней на войне, всё шло определенным заданным чередом, каждый прекрасно понимал, что рано или поздно выйдет отсюда, чтобы вернуться вновь, быть может навсегда, оставив свою тлеющую душу здесь, в этих стенах. Для меня же это был единственный и, пожалуй, теперь уже родной дом, иного дома я больше не знал и знать не мог, ведь вся прошлая жизнь уже была не моей, вся прошлая жизнь принадлежала тому молодому юнцу, что только открыл перед собой врата медицины, что грезил большими открытиями и перспективами в этой сфере, но тот юнец умер, как умерли и многие другие молодые перспективные умы двадцатого века, война не пощадила никого, каждый стал обезличенной машиной для выполнения определенных целей, заданных начальством, но мы продолжали исполнять свой долг, ведь сейчас для нас это была единственная верная реальность, а иной попросту и не существовало. Я сидел на деревянной ступеньке и перебирал камни, что являлись неким талисманом, неким посланием из прошлого, из той самой жизни, что была уже не моя. Я подобрал их возле своего фамильного поместья, сразу после бомбежки по Лондону, ничего в тот вечер не уцелело, ни единая деталь из той жизни не была уже моей реальностью, лишь эти пару камней, что были заложены в фундамент дома, который построил мой прадед, это был толи гранит, толи асбест, я толком так и не понял, в моем понимании это был талисман, который оберегал меня и защищал как родной дом, некая сакральная крыша, оберегающая меня от невзгод и страданий в этом уже новом мире. Воздух был свеж, но всё же крайне влажен, он веял жизнью, жизнью во всех её проявлениях, той самой, что горела как огонёк надежды о спасении в глазах новобранцев, такое бывало лишь ночью, лишь тогда, когда кровавое солнце уходило за тёмные тучи, что стали для нас светом, а свет же истинный уходил из наших глаз, ведь он был предвестником смерти, знаком того, что кто-то умрет сегодня днем. Вдали маячили огромные прожекторы, что озаряли это небо, создавая искусственный свет, который позволяла отследить вражеские истребители и бомбардиры. Это время было временем разведчиков, они жили совершенно иной жизнью ежели мы, для них всё было тьмой, что свет, что ночь, они не были частью этого внешнего мира, они были чистильщиками, которые жили лишь за счет смертей других людей. А мы, врачи, были их целью номер один, ведь смерть одного врача значилась гибелью целого взвода, это было две противодействующие стороны, мы, что восстанавливали боевую способность и дух целых гарнизонов и они, что выводили из строя нас, тем самым уничтожая гарнизоны. Мне стало довольно холодно, да и ткани перенасытились кислородом до того, что меня с неизмеримой силой, будто под действием морфия потянуло ко сну и я последовал обратно в ординаторскую, той же самой проторенной дорожкой, где благополучно уснул. Бог дал мне еще один день и простил мне мои грехи, совершенные сегодня. Ведь каким бы спасителем жизней не являлся человек, в нём всегда есть нечто греховное, именно это и отличает святой дух от человеческого естества.

IV

–– Мальчики, а ну-ка просыпаемся, приём лекарств и смена повязок, встаём, встаём, хватит спать, в следующей жизни отоспитесь, – жизнеутверждающим голосом вторила Маргарет, которая стояла у арки, ведущей в большую палату где лежали ходячие солдатики, которые провели тут уже по неделе. Женщина стояла прямо напротив огромного окна спиной к нему, от чего ее озарял дневной свет, и она казалась словно Ангелом, по началу некоторых солдат охватывала паника, ведь им казалось, что они умерли и сейчас находятся на Страшном суде, но медсестра всё равно не уступала своим принципам и изо дня в день всё повторялось по новой, будто каждый день перемотан по новой на фотоплёнке. – Джимми, иди сюда мой мальчик, иди сюда мой дорогой, прими свой антибиотик и возвращайся в постель, негоже курить в медицинском заведении. – строгим, но в то же время добродушным голосом вторила она, смотря на восемнадцатилетнего белокурого юношу, который лежал в нашем госпитале вот уже полторы недели и выбрался, что называется из гроба благодаря моим усилиям и помощи Божьей. Парень попал с множественным пулевым ранением в скуловую область и лишился левого глаза, благо пули не достигли мозга, а остались в толще глазницы, уничтожив пару черепных нервов, но сохранив жизнь юноше. Теперь его ждала демобилизация и длительная реабилитационная терапия в тыловых госпиталях с заслуженной пенсией, многие завидовали ему, но эти перспективы стоили парню глаза, поэтому я считал такую зависть чем-то вроде мазохизма, но с другой стороны этих мужчин тоже можно было понять, в битве между смертью и инвалидностью, второе было куда более благоприятным раскладом.

–– Маргарет, чёрт возьми, когда я уже уеду отсюда, я больше не могу здесь спать, я больше не могу здесь находиться. – скулил паренёк, его вид был замученным и уставшим и не от боли физической, а от боли моральной и духовной, ведь эти стены хоть и не были пропитаны кровью по существу, но они были пропитаны ею по факту и каждый сантиметр этого помещения напоминал солдатикам о той ночи, когда они поступили сюда, это была своего рода фантомная боль исходящая из души, а не плоти, от чего она была куда более больнее чего-то физического.

–– Тише-тише, сынок, – успокаивала Маргарет протягивая ему красную пилюлю и бумажный стаканчик воды, – Сегодня твоё дело было отправлено в штаб, в ближайшие пару дней тебя демобилизуют в тыловой госпиталь Лондона, ты пережил войну и благодари Бога за это. – несмотря на то, что эта женщина не имела достойного образования, она была прекрасным психологом, даже самого унылого и несчастного она могла в миг привести в чувства, словом ставила людей на ноги, здесь каждый считался с ней и уважал её, ведь именно она вдыхала боевой или как говорил Корнуэлл больничный дух в сердца здешних обывателей.

В палате оказался капитан, который обойдя койки солдатиков окину каждого из них крайне недовольным, я бы даже сказал, зверским взглядом и своим громким и железным голосом проговорил о том, что поступил приказ из генерального штаба о переводе ходячих дееспособных больных в боевую готовность, это значило одно: сегодня многие уйдут через центральный вход и будут выброшены в те же самые овраги и траншеи что уже залиты их кровью. Для старых обывателей это был неведомый удар, ведь каждый из них со страхом ждал приближения этого дня и каждый раз, когда в палатах появлялся капитан все, трепетали и не от грозности его, а именно от этой самой неблагоприятной вести, которую он мог принести в каждый миг, даже ночью. Поэтому жизнь здесь было не просто испытанием физическим, но и моральным, здесь поистине поражался тот самый больничный дух, это сила души. Многие солдаты, покидая этот госпиталь возвращались сюда мертвыми, ведь они были наполнены уверенностью и силой и шли в ратной битве до самого конца. А те, кто возвращался сюда живым уже никогда не мог питать слабости и трепета перед капитаном, его слова ими воспринимались как нечто должное, как очередное испытание Господа, каждый работник этого госпиталя для них становился поистине Божеством.