Татьяна Шевченко - Богова делянка. Повесть

– Им было скучно. Я подумал, что им будет интереснее посмотреть на…

– На что?

– На ау… ау… тен… тичное.

Илья Ильич скривился.

– А на что ещё им посмотреть предлагаете? Может, на склад моортских драгоценностей? На свой дом?

Я промолчал, глядя в землю. Ильич обвёл всех взглядом, показывая, что допрос меня окончен.

– Кто начал драку?

– Как Иван и сказал – он, – сказал Евгений.

– Нет, он, – сказал Сергей.

Илья Ильич красноречиво так глянул на меня.

– У меня всё есть, – пискнула Дина. Надо же, а так уверенно скакала вокруг драки со своим аппаратом. Откуда такая робость? – Я всё засняла.

– Покажи.

Дина подошла к Илье Ильичу и повернула фотоаппарат экраном к нему. Илья Ильич глядел то туда, то на парней и, ещё раз скривившись, произнёс:

– Хорошо. Спасибо большое, Дина.

– Стукачка, – сказал Сергей. – Крыса.

– В ваших комментариях не нуждаемся. Все свободны, вам ещё позвонят.

– Илья Ильич… – я подскочил с места, но он смерил меня хмурым взглядом из-под бровей.

– Иван Степанович, я говорил что-то про вас? Нет. Я сказал: все свободны.

Было ещё только пять.

Я пошёл длинным путём – вокруг кладбища. По дороге зашёл в супергипермегамаркет. Полки с хлебом уже пустовали. Я с трудом нарыл пачку какого-то американского хлеба для тостов. Посмотрел на цену и скривился не хуже Ильи Ильича. Но взял.

Также в потребительскую корзину полетели гречка, картошка, макароны, молоко, яйца. Увидел консервированный горошек по акции и сильно обрадовался, схватил последних две банки; положил было к себе, но тут налетела бойкая бабка в платочке, выхватила горошек из моей корзины и исчезла в направлении касс.

Я плюнул и взамен взял нам с мамой немного черешни.

Когда я вышел из супермаркета, уже смеркалось. Я поскакал домой.

Мамы ещё не было. Я позвонил ей, но она не брала трубку, и я положил телефон на стол: небось опять кого-нибудь из подружек встретила, болтают языками. Или с хахалем своим, мозги ему печёт.

Начал мыть ягоду и, сунув руки под струю воды, зашипел: горячую отключили.

Я посмотрел на часы. Общественные бани работали до девяти, так что я успевал. Я схватил плавки, полотенце, отцовские шлёпки и помчался в ближайшую – в пятнадцати минутах бега от нас.

Прибежав, расплатился, быстро переоделся, принял душ и со стоном плюхнулся на скамью. Народу было немного, так что сидели мы за метра полтора друг от друга. С меня тут же стала натекать вода; обхватив голову руками, я смотрел, как капли собираются подо мной, а в них отражается моё собственное лицо. Лицо кривовато усмехнулось мне, и мы синхронно кивнули друг другу. Вода подрагивала, будто грань перехода из одного мира в другой.

– Здоров! – рядом со мной плюхнулись.

– И тебе не хворать, – сказал я Гриве.

Помолчали. Я продолжал рассматривать отражение, но теперь без цели. Просто чтобы показать, что я занят.

– Э… ты это…

Я поднял голову:

– Хочешь извиниться?

– Не, вот ещё нашёл чё, – сказал Грива и кивнул. Ладно, засчитаем ему как извинение.

Я дал Гриве подзатыльник. Он только отмахнулся.

– Чё хотел-то? – спросил я.

– Слышь, ты историю дел-л?

– Не, сегодня не успел. Мать подменял.

– А-а-а. Вот бл…

– Да делай ты её уже сам, – вспомнив свой фейл, я спросил: – Последнего царя как звали?

– А я е…у?

– Вот. Ничего не знаешь. А так нельзя.

– Ф, нудяк. В в-спитат-ли нанялся?

– Придурок. Ты думаешь о будущем хоть чуть? Ты кем после школы будешь?

– Да хоть кем. Хоть экск-рс-водом. В наше кладбище. А чё, несложно. Тя ж взяли.

– Несложно? – я взорвался. – Ну попробуй, дебила кусок! Так не работает, ок? Ничё просто так не даётся. Не бывает, чтобы ты захотел в хорошее место и раз – прошёл. Я там сколько трусь, так и то не факт, что после школы возьмут. Разве что в грузчики. А он видите ли просто так придёт и начнёт, дебил сопливый. Это тебе не козявки об парту вытирать, придурок!

– Да чё ты…

– А чё я! Да ничё! Несложно, блин! На кладбище он пойдёт работать! Идиот…

Я встал и отсел к окну. Там собирался дождь: тучи сбивались в кучу, закрывая и без того почти ушедшее за горизонт солнце. Далеко внизу ходили люди: кто в полном осеннем доспехе, а кто уже в ярких майках и шортах. Деревья радостно хвастались новой листвой, поворачивая её то так, то эдак.

– Эй, ну ты чё… – замычал Грива. Опять подсел ко мне, придурок.

Я бросил ему какое-то слово и вышел.

Мамы всё ещё не было.

Я поставил картошку вариться. Подумал – и поставил ещё одну, самую большую, кастрюлю на плиту. Раскидал по той стороне подоконника хлеб для Стёпки, но голубя почему-то тоже не было. Тщетно прождав его минут десять, я вспомнил про завтрашнюю контрольную по истории и погнал себя учиться.

А то Николая II в начале мая забыть – это талант. Особый талант, я бы сказал.

Впрочем, вскоре я отвлёкся на наш с мужиками чат. Дрон досмотрел пятый сезон «Невероятных приключений Джоджо» и теперь рофлил над нашим. Грива подхватил забаву, закидывая чат гифками, а Джоджо вяло отбивался.

Через полчаса позвонила мамка и попросила помочь подняться. Бросил всё, поплёлся вниз. Она, усталая, в домашнем спортивном костюме, сидела на скамейке у подъезда. Я поднял маму и понёс вверх по ступеням – она запротестовала, и у двери я её поставил на ноги. Мы доковыляли до лифта, и от лифта тоже. Затем мама стала разуваться, а я вспомнил про картошку. Вовремя – вода почти выкипела. Прилетел Стёпка, но вопреки обыкновению не набросился на еду, а начал зырить сквозь стекло в кухню. В голубиных глазах и в окне множились я сам, люстра, в отражениях напоминавшая НЛО, какие-то ещё неопознанные объекты: иллюминатор, вертикальный гроб, огромную корону. Если приглядеться, можно было узнать в этих объектах причудливо искажённые стиралку, холодос, стол.

Хотелось задёрнуть шторы, но не стал: мама будет вопить, если увидит, что Стёпка ест в одиночестве. А потом обязательно закашляется на полчаса, и слушай это всё.

Вернулся в коридор и увидел, что мама разулась и сидит прямо на полу, обняв колено.

– Есть будешь или тебя накормили?

– Буду, – откликнулась мама и замолчала.

– Чё сказали в больнице?

– Что у меня рак, – мама помолчала, не глядя на меня. – Рак лёгких.

Я вздохнул. Ага, конечно.

– Это ты меня воспитываешь? Типа чтобы не курил?

Вместо ответа мама прислонилась затылком к стене и замерла, глядя в потолок.

Мама пустыми глазами смотрела в тарелку.

Пустыми глазами.

Снова.

И закашлялась.

– Макароны, – сказал я. – Твои любимые. С сыром. И глаза глазуньи.

Мама едва заметно кивнула и отвернулась к окну, теребя кончик светлого хвоста. Медленно встала, пропрыгала к окну, открыла его. Начала крошить остатки позавчерашнего хлеба Стёпке на подоконник.