Станислав Буркин - СЭМ i ТОЧКА. Колониальный роман

Вдоль сугробов медленно пополз тёмно-синий «Фокстрот». Из него вышли две женщины. Подружка Тиффани и фарфоровая незнакомка. Всё на них было глянцевое, отороченное трепещущими перьями и соединенное цепочками, однако это не означало принадлежности к высшему свету, скорее наоборот – в приличных кругах кодекс неписаных правил исключает строгое следование моде. Они торопливо выскочили перед скрипящим по снегу Иваном, он открыл им дверь на мостик и провёл в дом и дальше крутой лестницей в свою глубокую келью.

– Все святые угодницы к Ивану, – прокашлял цепной пёс, высовывая нос из стылой будки с миской заледеневшей еды. – Того и смотри, помолодеет.

Кот Гитлер пробежал тайным ходом под стропилами, где шла большая игра, и чуть было не проболтался дяде, что за персоны у Ивана. Но коты не умеют говорить, только подглядывать.

– Пиковая дама! – бросил Червяковский, астролог-любитель, сотрудник какого-то института, похожий на смышлёного кокера.

– Ладно. Партия, – нехотя сдался Лимур Аркадьевич и на секундочку представил, что он Бог, и что Червяковский получает от него откровение.

– Я безумно боюсь золотистого плена, – тихо пропел Червяковский, привычно читая чужие мысли, а дядя мой улыбнулся своей елейной улыбкой и добавил:

– Да у тебя стафилококк и тот золотистый.

Они отошли к столику, деликатно сервированному профессором математики Небояркиным. Как и все они, он был актером старинного любительского театра в Доме учёных. Лохматый математик с одного из портретов в университетских коридорах знал толк в ношении бакенбард, понимал в гармонии, ведал пропорции и основания мира, поэтому на его лице как и в квадрате стола царила полная асимметрия. Соблазнительный беспорядок: жидкий алмаз, сотканный в аппарате с кипящим временем, трепетал в иссеченном рисунками графине, рыба предвыборного посула с киндзодзою и крупно молотым перцем молчала о чем-то на пару с жир-птицею гриль, напоминая Червяковскому о былых проигрышах математику, и он, проглатывая досаду, отыгрывался тонкими надругательствами над хозяином дома.

– Мистика кругом, – поднял рюмку Небояркин. – Взять того же Распутина.

– Распутина, – повторил Червяковский себе под нос, уже плетя невидимые паутинки, – Два…

– Да взять моего дворника, – вставил Мур. – Ведь такой же хлыст! Вот была с ним история.

– Валяй, – бросил доктор Тузовский, крупный усатый мужчина с выпирающим клетчатым брюхом, схваченным подтяжками, одиноко катая шары по сукну бильярда.

– Задолжал мне этот чудотворец как-то плату за месяц, – начал хозяин дома. – Я, конечно, скандалить не стал, а взял и написал ему записку на двери «Завтра 8000».

– Латифундист, – потирая ладоши, пожурил вечный Цукер.

– Кащей, – согласился Небояркин.

– На следующий день без всякой надежды сую руку в пиджак в парадной, – продолжал дядя Мур, – а там восемь тысяч бакинских – початая пачка долларов, перехваченная банковской лентой. Я ничего понять не могу, он же сирота без паспорта и прописки. Говорю Нанке: выгоняем! Валюту вот, при свидетелях сейчас верну. Без квартплаты естественно. А Нанка как бросится ко мне: Не гони человека! Выясняется, что внучка старшая пошалила и на записке знак баксов подрисовала. Нанка решила, что я одикообразился, сняла с моей книжки, добавила из своих, и мне в карман. Она, видите ли, давно уже за него нам платит.

– Круговорот прибылей в природе, – заметил Тузовский.

– Где-то потерял, от кого-то получил, – глянул в чужие карты арафатный Цукер.

– Вся чудеса сии в житие пойдут, – пророчествовал Червяковский. – Святый отче Иоанне, моли Бога о нас!

– Деньги-то я обратно положил, – продолжал дядя Мур. – Но у меня комиссия. Я говорю этому негодяю по-человечьи: ладно, та история на совести Нанки, ну сердце у неё доброе. А ты мне комиссию верни – три семьсот.

Червяковский и Небояркин переглянулись.

– А он мне на это: Бог тебя наказует, что ты, голуба, лимурствуешь лукаво! Мир тебе трясе. Амурство своё – или точнее свое – блюди, а я на лопату. Я аж присел, – краснел дядя, рассказывая. – Говорю, ты мне эти скоморошества оставь, а комиссией подавись и свечек себе поставь за здравие Анны Фёдоровны.

– А вы знаете, что дворник этот ваш никто иной как… Истинный. А тот, что в Кремле, – перекрестился Червяковский и окинул партнёров любопытствующим взглядом, – все знают, подменный.

– Астрологу больше не наливать, – сказал дядя.

– Бывает, – поддержал вечный Цукер. – Взять того же нашего Кузьмича Томского. Ведь любой дурак знает, что это сам тайно удалившийся от власти Александр I Благословенный.

– Человек иной раз покушается на высоты запредельные, – промазал Тузовский.

– Всё началось с Диоклетиана, – припомнил былое и Небояркин, закручивая пейсом бакенбард. – Это он всё бросил и уехал выращивать капусту. Пытался уйти и Грозный, но тому шиза не позволила. Хождение в народ, ведь целое явление в русской культуре. Как там? Брошу всё, отпущу себе бороду и бродягой пойду по Руси…

– Круговорот старцев в природе, – опять вставил Цукер. – Не стоит село без праведника.

– Вы мне святого Кузьмича с моим подкидышем не путайте, – посмотрел на него дядя. – Ну, есть маленькое сходство, не знаю, правда, в чём… Может, по числу конечностей?

– Могу помочь установить, – наконец-то попал Тузовский. – Как раз в НИИ этим занимаемся. Дочери самых рубиновых кровей обращались. Уточняли, нет ли у прокурорши родственных связей с бывшими. А то что-то она больно на Кшесинскую смахивает.

Небояркин скривился такому обороту, но на секунду потупился и брякнул:

– Да, проверить и забыть.

И тут не то, чтобы червь сомнения вкрался в дядину хмельную, но чистую голову. Ему вдруг стало как-то не по себе от самой постановки вопроса. Это же просто смешно! Но в то же время как-то жутко.

Хозяин громко хохотнул, как бы оценив байку, схватил пустой графин, выскочил на лестницу и побежал, будто за снадобьем. У дверей Ивана он столкнулся с прилично одетой гостьей ветхого постояльца и тут же стал маленьким кокетливым мальчиком.

– Не может быть! – схватился за сердце мой дядюшка. – Какие люди здесь ходят! Иван! А, Иван? Выходи, подлый трус. Что он с вами там делает?

– Привозносиво насилу красилует, – раздельно ответила ему незнакомка.

Дядя Мур раскатисто присвистнул.

– Услышав тонкий визг свистка легко перчатки перепутать, – сказала вторая дамочка и намёком выполнила реверанс, пытаясь обойти заполонившего пространство дядюшку.

– То есть вы считаете, что он – кто? – галантно маневрируя, интересовался враженский деспот.

Фарфоровая дама цокнула замочком и вытащила длиннейшую сигарету, демонстрируя независимость и как бы угрожая закурить её в помещении.