Ирина Григорьева - Пропащая

Ещё немного постоял и вернулся к рабочему столу, сел в компьютерное кресло, которое плавно опустилось под тяжестью моего тела.

Лунный свет проникал в помещение, окутывая всё таинственностью. Я подумал, что отчасти это – символично.

В этом кабинете действительно всегда присутствовала особая тайна. Тайна человеческой души.

За свою без малого семилетнюю практику в качестве психотерапевта я привык к исповедям и выработал свой личный способ не грязнуть в деталях. Я крепко держался за объективность. В первую очередь объяснял всякие там тонкости души себе, а потом уже пациентам. Не то чтобы был чёрств – нет! – просто считал, что фанатизм в моей профессии излишен.

Фанатизм он вообще всегда чреват.

А потому вполне хватало немного меня, блокнота, фирменной ручки и заготовленных «лекал», вырезанных из разных учебников по психотерапии. Дальше право перекраивать людские судьбы я предоставлял случаю и собственно самим людям. И пока этот опыт меня вполне устраивал.

Я начитан.

Любопытство всегда являлось моей отличительной чертой. Ещё в детстве, когда родители – тоже врачи, – прививая интерес к врачеванию, подсовывали мне различную медицинскую литературу, я, начитавшись, клал её под подушку, чтобы лучше запоминалось.

И ведь срабатывало.

На своём курсе я был первым.

Честно говоря, первым я должен был быть во всём. Мама с папой меня любили. Как единственный ребёнок в семье, я имел множество привилегий и охотно использовал их для достижения собственных целей. Я рано ощутил свою значимость и больше не собирался с ней расставаться.

Так что, когда меня – тридцатидвухлетнего специалиста – из десятка кандидатов выбрали на должность главного врача одного из государственных центров реабилитации наркозависимых, на моём лице не дрогнул ни один мускул. В другой исход я попросту не верил.

К этому времени я уже имел опыт работы в частной клинике неврозов и небольшой стаж психиатра в психоневрологическом диспансере в родном городе С.

Иногда к нам попадали алкоголики. Более или менее адекватных выпивох я на добровольных началах пытался восстанавливать не только пилюлями, но и словом, используя методику когнитивно-поведенческой психотерапии. Вроде бы имел успех.

Лицензию нарколога я предусмотрительно получил вместе с лицензией психиатра.

Конечно, я посещал и различные семинары, заводил хорошие знакомства, но, главное, на тот момент я ещё хотел лечить.

Это потом я устал от бесконечного нытья пациентов. Это потом мне стало просто всё равно…

Вчера я отметил пять лет работы в роли главного врача. Мы с Наташей посидели в каком-то модном кафе, потом, пользуясь благосклонностью природы, долго гуляли по ночному городу.

Наташу – свою девушку – я встретил ещё в университете и долго не мог добиться её расположения. Вообще-то с противоположным полом у меня проблем не было.

На первом курсе родители отселили меня в дедовскую «двушку», которая перешла им по наследству.

Какой же сексуальный беспорядок там царил!

Я безответственно пользовался своим обаянием и молодостью. Какие только институтские красавицы не перебывали в моей постели. Каждое утро я просыпался от запаха свежесваренной «арабики» и, закинув руки за голову, ждал поцелуя.

Но Наташа…

Наташа была не такая. В мою сторону она даже не смотрела. Подстёгиваемый её равнодушием и своим тестостероном, я неоднократно предпринимал попытки навязать себя, но сдалась она недавно, когда я случайно встретил её на какой-то вечеринке у общих друзей.

Утром я опоздал на службу. А к обеду в мой кабинет толпой завалились коллеги, вручили торт. Кто-то даже речь подготовил, пожелав всем нам успехов в нелёгком труде. Потом мы быстро пробежались по пациентам и разошлись по своим делам. Этой ночью я дежурил и, как обычно, с удовольствием предавался воспоминаниям.

Алкоголизм никогда не казался мне особенной болезнью, если честно – я вообще не был склонен называть неконтролируемую тягу к спиртному заболеванием как таковым. А что до женского течения болезни, то здесь мне ещё трудней сдерживать эмоции. Ну не мог я понять дам, которые собственными руками разрушали свою молодость, красоту и здоровье.

Но подобные мысли я держал при себе глубоко запрятанными. Как-никак, я – врач, да ещё и «душевный», а потому не должен вносить в процесс лечения свои личные убеждения.

Когда на каких-нибудь посиделках с коллегами заходил спор о перспективах выздоровления, я старался отмалчиваться. Всё, что от меня требовалось на первых этапах в моей новой должности, – это хотя бы немного понять пациентов и дать им возможность целый год оставаться трезвыми. А дальше… Будьте добры – сами.

В конце концов, только мы в ответе за свою жизнь!

Я сделал музыку потише, взял в руки телефон, настучал на сенсорном экране сообщение Наталье и довольный откинулся в кресле.

Мысли плавали в голове без особого напряжения. Я подумал, что завтра всё-таки проведу группу, которую откладывал вот уже третий месяц. Попытался припомнить, что мы там с пациентами обсуждали. Кажется, со-зависимость. Ладно, определимся на месте, если что.

Совмещать управленческую деятельность с работой психотерапевта непросто. Примерно через год я понял, что в моём хозяйстве постоянно что-то ломается, разбивается, портится и теряется. Когда моё утро стало ежедневно начинаться с жалоб сотрудников, я плюнул на практику и стал лишь изредка возвращаться к беседам с пациентами.

Конечно, это было странно. Когда-то мне – в буквальном смысле этого слова! – пришлось сражаться за свою специальность. Родители мой выбор не одобряли. Они видели меня хирургом, онкологом, даже гинекологом, но никак не психиатром.

– Чего ты удумал, Рома? – говорил отец, пристально рассматривая меня с таким лицом, которое словно выражало родительский авторитет всего мира. – Зачем тебе копаться в чьих-то башках? Сам умом тронешься. Ну чем тебе хирургия не угодила?

– Я так хочу, пап, – отвечал я, выдерживая его взгляд.

– Но, Рома… У нас же династия: я – хирург, дед твой – хирург, мама – онколог, – снова пытался давить на мои сыновние чувства папа.

– Вот именно, а теперь ещё и психиатр будет, – добавлял я, а сам думал о том, что лучше уж живой интерес, чем пресловутая преемственность поколений.

Отец гневался и собирался читать мне долгую и нудную лекцию, но в разговор вступал дед. Он был стар, и сил на лишнюю демагогию у него уже не было. Поэтому он резко обрывал своего сына словами: «Оставь мальчика в покое!», – и на какое-то время тема была закрыта. Мне же он потом говорил, что я должен следовать велению сердца, иначе и воробья не вылечу, и, похлопав по плечу, удалялся в свою старческую обитель думать о жизни, а может быть – спать.