Александр Андреев - Бульвар

СОЛОХИНА.Чем же ты хочешь подышать, Люся?

ЛЮСЬКА.Алена Дмитриевна, вы меня извините, я не в курсе, насколько вы близки к науке… В общем, дело в том, что в Космосе встречаются спиртовые облака, не слыхали?

СОЛОХИНА.Что-то слыхала. Только зачем тебе, Люся, облако спирта в пятьсот миллиардов километров? Оно же разреженное.

ЛЮСЬКА.Так, может, сгустить как-то – чарами там, заклинаниями? Или не духовно?

СОЛОХИНА (со вздохом). Девонька, милая, да если даже и духовно, зачем же космический-то спирт сгущать, когда Нижнезапойск и так всегда в облаке? Дыши себе!

ЛЮСЬКА.Ну, тогда не знаю… Помыться бы хорошо, да постираться.

СОЛОХИНА.Это я тебе и так организую, как Ляльки дома не будет, это не в счет.

ЛЮСЬКА.Вот и спасибо, и ничего мне не надо… с духовностью у меня вроде порядок.

СОЛОХИНА.Тогда так сделаем. Я пойду, а ты подумай крепко, и, как в согласие придешь со своим желанием, так оно и исполнится. А от меня другой подарочек прими.

ЛЮСЬКА.Какой подарочек?

СОЛОХИНА (достает из сумочки втулку от рулона туалетной бумаги, отдает ей) . Даю тебе, Люся, оберег от нечисти. Сильный он: это сердце оборотня, сама вырвала.

ЛЮСЬКА.Так это ж – …от туалетной бумаги трубочка!

СОЛОХИНА.Верно говоришь. Только знай: бывает, что в мотке бумаги туалетной живет бес, а название ему – шуршырь. Бесы эти в Тухлой Речке завелись, еще когда бумажную фабрику там поставили, и рыба дохнуть стала.

ЛЮСЬКА.Так я ж диссертацию про то и писала!

СОЛОХИНА.Про шуршырей?

ЛЮСЬКА.Не, я написала, как бумагу варить, чтоб рыба не дохла. Только не читал никто.

СОЛОХИНА.Короче, слушай: пока сердце шуршыря с тобой, ни один бес тебя не тронет: за свою примет. Три дня его у себя подержи и брось в Тухлую Речку, а не то зачарует.

ЛЮСЬКА.Да на кой он мне вообще-то?

СОЛОХИНА.Опасно, Люся, без оберега: много нечисти в городе развелось, только про то в газетах не печатают. Не слыхала, что в туалетах на Бульваре бывает?

ЛЮСЬКА.Это в голубых кабинках, что ль? Чего там только не бывает!

СОЛОХИНА.Боюсь, не все ты знаешь про голубые кабинки. Ну, то, что замочки на них копеечные – заколкой открываются – это, думаю, тебе известно.

ЛЮСЬКА.А то!

СОЛОХИНА.Ну вот, вечером как-то – кабинки без присмотра уже стояли – решил один студентик попользоваться удобствами задарма. Замочек заколкой ковырнул, вошел, телефончиком посветил, видит: на унитазе – крышка, а на крышке – моток бумаги туалетной! Удивился он такому чуду, и, только взялся за моток, тот как завопит: «Ты зачем ко мне в кабинку вперся, извращенец?!» И тут ему тесно стало, и видит: придавил его дядька при галстуке и в костюме дорогом. Кое-как вывернулся студентик и – дёру. Поняла?

ЛЮСЬКА.Не, не поняла.

СОЛОХИНА.Еще слушай. Дворник один, таким же манером, зашел в кабинку с утра, только сам уже не вышел. Пришла бабка с ключиками да со стульчиком складным – деньги с граждан собирать, кому невмоготу. Глядит: дверка в кабинку открыта, а за ней дворник сидит, весь в клочьях туалетной бумаги, и ерунду бормочет. Ну, за ним психовозка приехала, а бабку спрашивают, не видала ли кого. Она и говорит: видела мужчину при галстуке, а костюм на нем – в клочья изодранный. В машину сел и уехал. Теперь поняла?

ЛЮСЬКА.Не-а.

СОЛОХИНА (тихо). Оборотни это, Люся, оборотни – шуршыри те самые. Когда этот бес в бумажном мотке заведется, то такой моток в человека оборачивается.

ЛЮСЬКА.Точно знаете?

СОЛОХИНА.Да я ж та бабка и есть… Все, пошла я, хоть часок посплю. Пока!

Солохинауходит.

ЛЮСЬКА.Пока… Ё-моё! От туалетной бумаги трубочка – оберег!..

Входит Кешас саксофоном.

КЕША.Ведьма ушла?

ЛЮСЬКА.Прячешься?.. Тещу бояться – в ЗАГС не ходить. Жизни не знаешь: предложение руки и сердца женщине делают после похорон ее матери.

КЕША.Сразу после?

ЛЮСЬКА.Лучше – во вре́мя: перехватить могут.

КЕША (приставляет к губам саксофон). Спасибо, я буду искать жену по кладбищам.

ЛЮСЬКА.А вот что́ , скажи, тебе приспичило на этом месте играть, а? Здесь что – бабы лучше ловятся? Бабий клев тут, что ль, какой особенный?

КЕША.Сюда утром придет Лялька. Буду ждать ее. (Играет.)

ЛЮСЬКА.Эх, дурак ты, дурак. Даже жалко тебя. Вроде и парень-то неплохой. (Обращается к памятнику.) Ну вот почему, я спрашиваю: как хороший – так никчемный? А как кчемный… (Пожимает плечами.) Почему так, а? Молчишь, каменная голова? Ты все слышишь, я знаю, все видишь, да сказать не можешь… Все уже сказал…

Справа вбегают трусцой Полнокреслови Гиацинт; продолжают бег на месте. Кеша прерывает игру.

ПОЛНОКРЕСЛОВ (говорит через блютуз-гарнитуру телефона) . Алло, алло, слышу хорошо… Ни в коем случае!.. Нет, я люблю классику: сукно для покера может быть только зеленым. Нет, в моем казино красное неуместно… Что с того, что на острове? Стиль, дорогуша, он и на острове – стиль. Да, даже на Хуана́хуа!..

Кеша опять играет.

Одну минуту, мне мешают. (Показывает Гиацинту на Кешу.)

ГИАЦИНТ (Кеше). Заткнись, парень.

Кеша продолжает играть. Гиацинт отбирает у него саксофон и засовывает в урну; Кеша тянется к урне.

Парень, еще движение, и я туда же засуну твою голову!

ЛЮСЬКА (бросается между Гиацинтом и Кешей). А ну не трожь ребенка, нечисть!

Свет мигает. Гиацинт замахивается на Люську, но застывает в ужасе, заметив, что статуя шевелится.

ПОЛНОКРЕСЛОВ.Алло, да, теперь слышно. Я говорю, даже на Хуана́хуа у нас все должно быть безупречно, то есть – уместно. Я бы сказал, особенно – на Хуана́хуа.

ГИАЦИНТ (лепечет) . Хозяин, у нас график, вам через два часа в аэропорт…

ПОЛНОКРЕСЛОВ (убегая). Остальное при встрече. Завтра буду на Хуана́хуа.

Полнокреслови Гиацинтубегают влево.

ЛЮСЬКА.Ох-х! Думала, уже пришибет, а он испугался… Я что, такая страшная?

КЕША.Я потрясен: вы меня защитили.

ЛЮСЬКА.Может, хоть за это поспать мне дашь?

КЕША.Все, ухожу!

Кеша вынимает саксофон из урны и уходит. Люська допивает свою бутылку до дна.

ЛЮСЬКА (пьяная вдрызг, ощупывает себя) . Цела вроде… Мускулов-то, мускулов – палатка арбузная в пиджаке. И чего бы это он струхнул так, сволочь потная, гад протухлый? А ведь такая мерзость – в рожу плюнуть, и то противно… Нечисть – одно слово… (Замечает у себя в руке картонную втулку.) А-а! Трубочка! Трубочка от нечисти! Сработала трубочка-то! Ай да тещенька у мальчика Кеши! Ай да Алена Дмитриевна! От лютой смерти оберегла! (Прижав втулку к груди, возводит глаза к небу и замечает, что с памятником творится неладное.) Ой!.. (Памятнику.) Ты что ж там делаешь-то, милый? Смотри-ка, разметался как! На волю рвешься, да? А камень проклятый не пускает! Как же мне помочь тебе, горемыке? От стула каменного не оторвать мне тебя, нет. Ты успокойся, передохни и – с новой силой, может, и оторвешься, чем черт… А я с тобой поговорю пока. Как зовут-то тебя?.. А, ну да, что это я, сдурела? Николай Василич, а Николай Василич!.. А может, ты имя свое позабыл, целыми днями на нас глядючи: зрелище-то – так себе, могло и память отшибить… Нет, не может такого быть, чтоб человек позабыл, как его мамочка звала. Как тебя мамочка звала? Василичем-то вряд ли могла… Коля? Николенька? Никоша?.. Вставай со стульчика, Никоша, голубчик, вставай!