Валя Шопорова - Умри, Джерри!

– Как это? Мне месяц назад исполнилось четырнадцать.

– Тебе семнадцать лет, меньше, чем через три месяца исполнится восемнадцать.

На лице Тома отразилось даже не удивление, а настолько сильное непонимание, что оно походило на оглушение шоком.

– Мне четырнадцать, я точно знаю, – негромко, но упрямо повторил он.

– Какое сегодня число? – вздохнув, спросила доктор, решив пойти немного другим путём.

– Двадцать шестое октября.

– Если бы это было так, то тебе на самом деле было бы четырнадцать лет. Но сегодня четвёртое июля две тысячи шестнадцатого года.

– Нет, – Том не нашёл, что сказать, кроме этого, покачал головой.

– Я бы показала тебе дату на мобильном телефоне, но он остался в моём кабинете.

– Я уже видел ваш календарь. Вы так шутите?

– Ни я, ни кто-либо другой не стал бы и не станет над тобой шутить в этих стенах.

– Но шутите же? Сейчас не может быть две тысячи шестнадцатый год. Никак!

– Может, Том. Со временем ты всё поймёшь и примешь, мы поможем тебе в этом.

Том ничего не ответил и, поджав губы, быстрым шагом направился к двери, предпринял попытку открыть её. Затем упёр руки в бока и, развернувшись к женщине, требовательно сказал:

– Я хочу уйти. Откройте дверь.

– Том, прошу тебя, вернись в постель.

Том не послушался и снова попытался отпереть дверь, подцепить, но добился только боли в пальцах, а после пнул её. Из-за неё послышался голос сотрудника охраны:

– Доктор Айзик, у вас всё в порядке?

– Да, всё в порядке, – поспешила ответить женщина и снова обратилась к Тому: – Пожалуйста, иди сюда. Сядь.

– Нет. Почему вы меня не выпускаете?!

Смекнув уже, что если шуметь, то дверь откроют, Том опять ударил в неё. И ещё раз. Охранник действительно не смог не отреагировать на грохот и отпёр дверь; Том хотел протиснуться мимо него в коридор, но был пойман.

– Осторожнее с ним! – крикнула доктор, испугавшись за едва пошедшего на поправку пациента.

Охранник ничего не делал, только сжимал хрупкое запястье Тома, как в тисках, не позволяя покинуть пределы палаты. Тот слабенько вырывался, пытаясь высвободить руку: бороться по-настоящему было боязно, а непонимание того, насколько всё серьёзно, не позволяло усвоить, что нужно исполнять приказы и лишних движений не совершать.

И снова завязался диалог о нём при нём. Том ошарашено слушал, вертел головой, мечась взглядом от одного работника к другой. А потом его оставили одного, ушла и доктор Айзик. Своей реакцией на её слова Том показал, что конструктивной беседы у них сегодня более не получится. Необходимо запастись терпением. А пока пусть отдохнёт, обдумает всё и хотя бы отчасти примет.

Оставшись в одиночестве, Том нарезал не один круг по палате – перевозбуждённое состояние не давало усидеть на месте. Но через какое-то время всё же вернулся в постель, завернулся в кокон всё того же верхнего покрывала.

Он даже не обдумывал то, что сообщила ему мадам Айзик, просто был уверен в том, что она врёт или так странно шутит. Ему четырнадцать, он это точно знал, помнил, как чуть меньше месяца назад они с отцом праздновали его день рождения. Помнил свечи на именинном торте, так красиво смотрящиеся на фоне темнеющего вечера, их дрожащие огоньки и то немного абсурдное, волшебное ощущение того, что всё непременно изменится, которое обычно приходит, когда становишься чуточку старше.

Помнил свои мечты и планы – надеялся, что в течение четырнадцатого года жизни сумеет уговорить папу отпускать его погулять и на соседнюю улицу, а то и по всему огромному (!) пригороду. И, конечно, кто-то из тех прекрасных людей по ту сторону окна рано или поздно обратит на него внимание. Мечты-мечты: простецкие, наивные, чистые, искренние.

Он помнил. Это было не вчера, но совсем недавно. А вчера утром он был дома с отцом.

Почти четыре года не могли просто взять и пропасть, как в фильме про прыжки во времени.

«Хотя на будущее было бы интересно посмотреть, – подумал Том, в который раз переворачиваясь, пытаясь устроиться удобнее. – Может быть, там машины летают и люди живут с роботами, у которых есть сердца».

Не сходи с ума – я уже это сделал,

Всё, что говорят, всего лишь слова.

Не вини себя за то, что был смелым;

Ты один нормальный, все сошли с ума!

Evil not alone , Не сходи с ума©

Ночь выдалась дрянной. Перенапряженная, взбудораженная психика не желала позволять забыться спокойным, здоровым сном. Сначала заснуть не позволял яркий свет, мешал, раздражал, а потом, в кромешной темноте, было страшно.

Том просыпался за ночь не меньше семи раз, хотел попить, как обычно делал это дома, хотел перекусить, потому что за ужином толком не поел, но возможности сделать это не было. И никто не откликался с той стороны двери, всех предупредили, чтобы не поддавались на провокации.

Только с рассветом Том сумел более или менее сносно заснуть, а в восемь утра его разбудили. Он капризничал, отказывался вставать, накрывался одеялом с головой, чтобы его оставили в покое, но его подняли. Заправили постель. Отвели в душ.

Настроение было ужасное, состояние немногим лучше. Его даже не смущало общество кажущегося немым продолжением интерьера санитара, он толком и не заметил его.

Раздевшись, Том зашёл в душевую кабинку и, включив воду, прислонился к стенке и съехал на пол. Подобрал колени к груди и уткнулся в них лицом. Просто хотелось спать – до невозможности, хоть здесь; тёплая вода лила на ноги.

– Мойся, – напомнил санитар, дважды постучав по прозрачной дверце.

– Отстаньте от меня. Я спать хочу, – пробормотал Том, не поднимая головы.

– Если ты не сделаешь этого сам, мне придётся помочь.

– Оставьте меня в покое!

– Я дважды предупреждать не буду, – мужчина сохранял железобетонное спокойствие.

Поджав губы, Том всё-таки встал, буркнул:

– Отвернитесь.

Санитар повёл бровью – то, во что превратился Джерри, его отчасти удивляло, причём он пока сам не определился, в каком именно смысле. Был пациент-мечта, не приносящий хлопот никому, кроме докторов, бьющихся над его лечением, а теперь… Он не отвернулся, но отошёл.

Том повернулся к нему спиной, взял лейку душа, и с губ сорвался нечленораздельный звук шока. Только сейчас, когда длинные рукава вместе с рубашкой остались на вешалке, он заметил опоясывающий шрам на запястье. А затем, медленно, интуитивно опасливо опустив взгляд, увидел и всё остальное.

Это тело, разукрашенное под хохлому уродливыми шрамами, казалось чужим. Оно не принадлежало ему!

Брошенная лейка с треском ударилась об стену, чудом не раскололась. Том, как ошпаренный, выскочил из душа, едва не выбив дверцу, схватил полотенце, сжав его на животе.