Валя Шопорова - Умри, Джерри!

– Том, я понимаю, что ты устал, – проговорила мадам Айзик, – но мы пришли сюда для беседы, и я бы хотела, чтобы мы её всё-таки провели.

– Какой беседы?

– Ты должен ответить на несколько вопросов.

– Хорошо.

Женщина кивнула и задала вопрос:

– Тебя зовут Том Каулиц?

– Да.

– Ты утверждаешь, что сегодня двадцать пятое октября?

– А разве это не так?

– Просто ответь.

– Да, сегодня должно быть двадцать пятое октября.

– Какого года?

Том покосился на календарь, указал на него и ответил:

– Не этого. Сейчас две тысячи двенадцатый год.

Доктор записала и эти его показания, подняла взгляд к его лицу.

– Том, расскажи подробно о последнем дне, который ты помнишь.

– Что значит, о последнем? Неужели сейчас не он?

– Не анализируй мои вопросы, а просто отвечай. Я тебе всё объясню, но позже.

Для Тома тот далёкий день на самом деле был сегодня, он не подозревал, что прошли почти четыре года, что ему уже было не четырнадцать лет. Он помнил всё ярко и живо и, не задумываясь, заговорил:

– Я проснулся около десяти утра, принял душ, позавтракал…

– Ты сам готовил завтрак?

– Нет, отец. Я не умею готовить.

Доктор сделала пометку, подтолкнула к продолжению:

– Что было потом?

– Потом я посидел с папой, пока он убирал на кухне, недолго посмотрел телевизор и пошёл к себе в комнату.

– Что ты там делал?

– Толком ничего.

– Можно конкретнее?

– Поиграл, смотрел в окно, оно у меня выходит не так удобно, как в гостиной, но тоже интересно наблюдать, что за ним происходит…

Доктор отметила и про себя, и быстро в пометках, что Том говорил про окно с каким-то особенным теплом, на губах мелькала непроизвольная улыбка. Это выглядело довольно странно.

Том замолчал, больше ему было нечего сказать, вопросительно, с доверчивой надеждой посмотрел на доктора. Она спросила:

– Том, сколько тебе сейчас полных лет?

– Четырнадцать.

– Когда ты родился? Дата и год.

– Двадцать восьмого сентября девяносто восьмого года.

В глазах мадам Айзик отразилось удивление, потому что эту же самую дату называл и Джерри, что шло вразрез с тем, что она знала об особенностях альтер-личностей из собственного опыта и из трудов других учёных и медиков.

– В каком городе ты жил? – задала она новый вопрос.

– В этом.

– Как он называется?

– Морестель.

А это уже несовпадение. Хотя, в принципе, он мог лгать, мог лгать и Джерри. Или между ними не существовало никакой грани, они являлись одной личностью, и никакое расстройство на самом деле не имело место быть.

– Доктор, теперь вы расскажете мне, почему я здесь? – спросил Том, выдернув мадам Айзик из размышлений.

– Завтра, Том.

– Но…

– Ты можешь быть против, но всё равно мы поступим именно так, – перебила его женщина. – Сейчас тебя проводят в палату, где ты сможешь отдохнуть и выспаться. А завтра, я надеюсь, мы поработаем более продуктивно.

Она позвала охранника, отвела его в сторону и тихо, чтобы Том не услышал, сказала:

– Будьте осторожны с молодым человеком, ему сейчас противопоказаны любые стрессы. Чтобы он ни сделал, действуйте мягко.

– Хорошо, мадам.

Охранник подошёл к Тому.

– Пошли со мной, – проговорил он.

Том послушно покинул кабинет, но, когда охранник привычно отстал, чтобы быть позади, остановился, подождал его и пристроился рядом. Рассматривал его с нескрываемым интересом, цеплялся взглядом за каждую деталь чёрной униформы, за черты сурового лица. Мужчина видел это, но старался не обращать внимания, только боковым зрением контролировал его.

– Как вас зовут? – спросил Том после нескольких минут молчаливого пути.

Охранник недоверчиво покосился на него, но ответил:

– Томас Шварц-Барт.

– Я тоже Том! – аж воскликнул парень, расплывшись в улыбке. – Здорово! Я никогда раньше не встречал тёзку.

Мужчина вновь покосился в его сторону. Он привык водить Джерри, он всё ещё видел его, вот только вёл он себя теперь иначе – как умственно отсталый или просто малый ребёнок. Будто скинул не один год развития и жизненного опыта, который не позволяет с доверчивой непосредственностью искать общения с чужими людьми, не понимать неприветливого молчания и пытаться завязать разговор, интересоваться другим человеком живо, искренне, а не по протоколу этикета.

Мимо провели другого пациента также в сопровождении охраны. Том провёл их взглядом и спросил:

– Тут у каждого пациента личная охрана?

– Типа того.

– А почему так? Я никогда не слышал, чтобы в больницах всё было так серьёзно.

– Здесь это обязательно.

Том спрашивал и спрашивал, но охранник всё меньше откликался, сведя свои ответы к односложным, простейшим предложениям.

– Мы пришли, – проговорил мужчина, когда они поравнялись с нужной дверью, открыл её.

Том заглянул внутрь, с осторожностью переступил порог, разглядывая просторную комнату.

– А где мои соседи? – спросил он, обернувшись к охраннику.

– Все палаты одиночные, – сухо ответил мужчина и, ничего более не сказав, запер перед носом Тома стальную дверь.

Том с минуту стоял под дверью, ожидая, что он вернётся или придёт ещё кто-то, затем отвернулся от неё, вновь скользнул взглядом по практически пустой комнате. Прошёл вдоль стен, ища какие-то потайные шкафчики, хоть что-то, но ничего подобного не было – только кровать и окно.

Он подошёл к окну, желая открыть его, но не обнаружил ручки. Ощупал всю раму, попытался подёргать, всё тщетно.

Том ещё несколько раз обошёл палату по периметру, остановился посреди неё. Глаза не привыкли видеть такой минимум деталей и красок. От этого складывалось ощущение искусственности, стерильной больничной пробирки.

«Наверное, это очень крутая больница, – подумал Том, сев на кровать, продолжал оглядывать всё вокруг. – Только одиночные палаты и интерьер такой интересный…».

Тем временем доктор Айзик сидела в своём кабинете, задумчиво смотря на закрытую дверь. Хотелось покурить, хоть она много лет назад бросила – всё-таки не каждый день самый сложный случай в твоей практике идёт на поправку. Тут впору не только выкурить призовую сигаретку, но и выпить добрую порцию коньяка.

Полтора года они бились в глухую стену, пытались подобраться к решению проблемы и так и этак – и вдруг, негаданно, без полунамёка, наступила ремиссия.

Но пусть успех был налицо, пусть между Джерри и Томом была пропасть во всём, включая прожитые года, это ничего не доказывало на сто процентов. Каждый, кто успел поработать с Джерри, на собственном опыте убедился, что актёрскими способностями природа его не обделила, и он умел врать на высшем уровне мастерства. Он не просто лгал – он виртуозно играл, что хоть аплодируй стоя, хоть крестись.