Тамара Злобина - Рыжая Кошка. Роман

Расхрабрившись так до безобразия, с трудом добрался домой, надеясь на то, что Сабир уже был, и они с Наташкой успели убраться до моего появления. Чуда не произошло: не успел собрать все пустые бутылки, как заявился Сабир. Начал прямо с порога:

– Опять веселишься, Карим-ака?

– Ты же знаешь, друг: я весёлый человек.

– Дорвался до свободы, дружище? Не слишком ли её много для тебя?

– Какая там свобода? – в ответ буркнул я, жестом приглашая друга в зал, напрочь забыв, какой там беспорядок.

Лишь в зале понимаю свою оплошность, потому что это ничто иное, как поле после «куликовской битвы»: кругом пустые бутылки, объедки, осколки, окурки. Пришлось оправдываться:

– Вчера немного посидели с ребятами… Обмывали новорождённого. У Толика Абдукадырова вчера сын родился. Ну вот и погудели. Немного…

– Да, вижу, что немного, – покачал головой Сабир.

– Ты меня осуждаешь? – предположил я, всматриваясь в лицо друга. – Ты не прав, Сабир! Что я не имею права отдохнуть после работы?

– Имеешь, имеешь, – успокоил меня тот. – Но не имеешь права хамить.

– А что я такого сделал? – протест напрашивался сам-собой.

– Ты Наташу обидел.

– Ну да, её обидишь! Она сама кого угодно обидит… Утром даже разговаривать не стала, завтракать отказалась… И чем это её, интересно, обидели, тем что попросили немного посидеть с нами, составит компанию?!

– И как это ты себе представляешь? – сверлил меня взглядом Сабир, – Орава пьяных мужиков и рядом юная девочка?

На это мне ответить было нечего. Стоял молча, опустив голову, как провинившийся школьник перед строгим учителем. А Сабир бил словами, как кнутом:

– Карим-ака, тебе же было сказано человеческим языком, что эта девочка не про вас. Ты, что, дружище, меня не понял?

Это уже было верхом моего «позора». Другому бы я ответил достойным образом, но не Сабиру, которого я почитал, как брата. Не осталось ничего иного, как скорчить совершенно пьяную, непонимающую физиономию, с которой, как известно, взятки гладки. Сабир в сердцах плюнул на пол, потом оттолкнул меня и ушёл. Толчок был настолько сильным, что я упал и больно ударился локтём. Мой голос прозвучал в зале слабым всхлипом:

– А ещё друг называется! Ради первой встречной готов прикончить старого друга… Эх, Сабир-ака, Сабир-ака!

Но думаю этот крик души понят не был. Я слышал, как с громким стуком закрылась входная дверь, заставившая меня вздрогнуть, как от удара хлыста. В этот миг, своим затуманенным умом я понял, что именно сейчас, потерял своего лучшего друга. И меня словно прорвало. Я плакал, клял себя самыми последними словами, обвиняя во всех смертных грехах. Обвинял себя, друзей, пагубное пристрастие к водке, проклятую судьбу. Но меня не слышал никто, потому что рядом не было никого: ни друга, ни родной души, ни Аллаха, к которому я время от времени обращался, когда становилось совсем невмоготу. Один… Совсем один… Может ли быть худшее наказание? Не знаю…

Я возвращалась из Янги-Юля на рейсовом автобусе отдохнувшей, в весёлом, безоблачном настроении. Ташкент показался таким дорогим и близким сердцу, что неожиданно у меня на глазах появились слёзы. Хорошо я сидела у окна, делала вид, что заинтересована городским пейзажем, поэтому моих слёз никому не было видно.

Неожиданно пришло осознание: я дома. Оно было настолько удивительным, что в моей голове появилось много вопросов:

– Что произошло?… Что изменилось? Почему прежде я не чувствовала этого? Почему до этого момента всё было привычным, знакомым, обычным?

Никогда раньше я не задумывалась над тем, что для меня значит Ташкент. Ну – столица Узбекистана, ну – город в котором я родилась и выросла – и только. Почему сегодня он стал чем-то большим: стал другом, в котором я увидала столько близкого и дорогого моему сердцу?

Я будто повзрослела, стала, быть может, немного мудрее. У меня словно раскрылись глаза, как после долгого, тяжёлого сна. И, кажется, мне известно почему это произошло. Просто раньше я плыла по течению, как сказала Валя-апа, а теперь стала думать. Сама думать, а не жить по чужой подсказке.

Последние сутки я много разговаривала с Лолой, с Валей-апой и много думала. Думала о себе, брате, о нашей жизни. И поняла, что мы совершаем большую ошибку. Ни у брата, ни у меня нет цели в жизни. На какой рынок сегодня пойти, что сготовить на ужин брату, или, где сегодня встретиться с друзьями – это не цель, это обыденность нашей жизни. Этой обыденностью мы и живём изо-дня в день, из года в год, ничего не меняем, ни к чему не стремимся – так сказала Валя-апа,

И ещё она сказала, что «каждый человек непременно должен иметь цель в своей жизни и стремиться к ней, добиваться её достижения, тогда он будет ощущать себя человеком нужным, востребованным, а значит и счастливым». Пока я просто запомнила её слова, а дома, в тишине буду над ними думать.

– Каждый человек должен к чему-то стремиться, ради чего-то жить – сказала Валя-апа.

А ради чего живём мы: Карим-ака и я? У брата есть работа, на которую он жалуется, сердится, порой ненавидит, но без неё жить не может. А я? Четыре стены, забота о нём – и ничего больше. И ради этого стоило появляться на свет? Нет-нет, тут что-то не так… Только что – пока не пойму.

Со мной, думаю ясно: «замкнулась в скорлупе, как улитка»: меня не тронь, а уж я – не трону. С братом и того хуже: выпивки и работа. Вот и всё – все жизненные интересы. Не густо, как говорит иногда Карим-ака, пересчитывая свои карманные деньги. А мне почему-то кажется, что эти слова отражают всю нашу жизнь: не густо.

В Янги-Юль я ехала не только затем, чтобы погулять на празднике, отдохнуть, а чтобы спросить совета у Вали-апы, послушать мнение Лолы. Когда я рассказала о том, что говорила мне Наташа, Валя-апа долго молчала, обдумывая мои слова, потом сказала:

– Видимо, эта девочка очень серьёзно думает о жизни, о том как можно принести пользу своей стране. Это, конечно, похвально. Но она не учла специфику местной жизни: исламская религия несколько иначе подходит к роли женщины в обществе, к её возможностям и обязанностям.

– Так что, – испуганно спросила я, – Наташа была неправа? Она хотела мне вреда?

– Ну, что ты, Дильбар? – успокоила меня Вала-апа. – У Наташи на уме не было ничего дурного. Просто она, в силу юношеского максимализма, считает, что все люди одинаковы… А это не так. У каждого человека свой предел возможностей. В расчёт нужно брать ещё и пол и возраст, и религию, и много других факторов.

И Валя-апа рассказала мне, как ей пришлось бороться с предубеждением местного населения, когда она начала работать после окончания института в местной горбольнице. Её постоянно спрашивали, почему она не сидит дома, не воспитывает детей, не ухаживает за мужем? Говорили, что не женское дело вот так, как она, всё время пропадать в больнице. Люди не могли понять и поверить, что Валя-апа любит свою работу, хочет помочь им, облегчить боль, физические и душевные страдания.