Иван Жук - Встреча

На следующее утро в мастерской воцарилась стерильная чистота. Пыль с холстов и подрамников была тщательно вытерта; диван, стол и кресла освобождены от пустых бутылок и прочего съестного и упаковочного мусора.

Одетый в красивую байковую рубашку, в джинсы и сандалии поверх шерстяных носков Иван сидел в темноте спиной к работающему проектору, перед пустым холстом. Из проектора на холст проецировалось всемирно известное изображение Джоконды, а Иван, попивая из чашки чай и закусывая его сухариками, аккуратно и не спеша переносил все детали изображения на картину.

Рядом с ногой Ивана стоял японский магнитофон. Из него разносилась тихая органная музыка Баха.

Вдали распахнулась дверь, а за спиной у Ивана зажглась хрустальная люстра. Свет проявил все линии, нанесенные ранее на холсте. Это была точная копия Джоконды, но только вместо лица женщины зияла пока ослепительная белизна грунтовки.

Одетый в дорогое черное пальто и вязаную шапочку, в мастерскую вошел Валерьян Сергеевич. Он ввел за порог очень красивую сорокапятилетнюю женщину в собольей шубе и сапогах на высоких каблуках:

– Привет, Ванюша. Не помешали? Позвольте, – помог Валерьян Сергеевич снять шубу женщине и, бросая ее на кресло, представил женщине Ивана, а Ивану – женщину: – Это – Леночка, будущая Джоконда. А это – просто Иван, мой ученик и соавтор.

– Какой там соавтор, – снимая с подрамника фотографию Незнакомки и пряча ее в пакет, встал навстречу гостям Иван.

– Да уж какой ни есть, – сказал Валерьян Сергеевич и улыбнулся. – Ну, как кино? Не понравилось? Или опять заработался и не посмотрел? Так не пойдет, Ванюша. Ты теперь человек искусства, просмотр арт-новинок – твоя обязанность. Тем более фильм-то стоящий. Вот тебе десять долларов, ступай и немедленно просмотри. Можешь для солидности госпожу Ковалевскую пригласить. Она девушка неплохая, скромная. Правда, со вкусом пока проблемы. Вот ты ее и развивай. Художник должен служить народу.

– А что за кино? – поправляя рядом со скелетом волосы перед зеркалом, спросила женщина.

– Да так, фантастика. Ты такого не любишь, – сказал Валерьян Сергеевич, выставляя на стол бутылку шампанского и выкладывая нарезку сыра и сервелата.

По пути надевая курточку, Иван пошагал к двери. У вешалки натянул кожаные ботинки, на голову надел вязаную шапочку. И, став похожим на стопроцентного москвича, сказал:

– Ну, я пошел.

– Свет можешь выключить, – сказал Валерьян Сергеевич и, включая ночник, добавил: – Часика через три я тебя буду ждать. Смотри не перегуляй. А то я буду ОЧЕНЬ за тебя волноваться. Очень.

– Понял, – выключив верхний свет, вышел за дверь Иван, а Валерьян Сергеевич, потерев ладошки, улыбнулся женщине:

– Ну что, дорогая: по фужеру шампанского – и вперёд?

– Наливай, – улыбнулась женщина и, снимая с вешалки полотенце, проходя в душевую кабинку, выдохнула: – А я пока душ приму.

Как только Иван вынырнул из-под лестницы, Ольга, сидя все там же, за столом консьержки перед настольной лампой, подняла глаза от книги и надела на нос очки:

– В кино?

Иван лишь кивнул в ответ и прошел мимо Ольги к выходу из подъезда.

– Я дверь закрывать не буду, – сказала вдогонку Ивану Ольга.

– А я к десяти вернусь, – не оборачиваясь, ответил Ольге Иван и вышел за дверь на улицу.

Иван бродил по вечерней Москве, заглядывал в лица женщин, в сияющие салоны проносящихся мимо автомобилей.

Всюду горели огни реклам. Столица готовилась к встрече Нового года. Там и тут попадались прохожие с елками. Бодро поскрипывал снег под подошвами. Всюду слышался женский зазывный смех. За витринами магазинов перемигивались фонарики. Люди казались приподнято-возбужденными, даже, пожалуй, счастливыми.

Потом в витринах магазинов стали снимать гирлянды, а на обочинах тротуаров все чаще начали попадаться одиноко брошенные елки с одной-двумя игрушками на сухих полуосыпавшихся ветвях.

Возвратясь в мастерскую с двумя тяжелыми сумками, Иван встретил Валерьяна Сергеевича лежащим на диване. В клубах густого папиросного дыма художник кутался в одеяло, смотрел в потолок и курил. Всюду опять появились миски, утыканные окурками, валялись пустые бутылки из-под вина, женские колготки, трусики.

Поднеся сумки с продуктами к холодильнику и начиная раскладывать пакеты с едой на полки, Иван поинтересовался:

– А вы что, и сегодня никуда не пойдете?

– Я тебе мешаю? – раздраженно спросил художник.

Иван лишь повел плечом и, продолжая загружать холодильник продуктами, спросил помягче:

– Может, откроем форточку? А то душно.

– Успокойся, – сказал художник и отвернулся лицом к стене. – Это еще не та духота, Ванюша. С этой мириться можно. А вот когда изнутри сдавит, тогда никакая форточка не поможет.

Иван разложил продукты по полкам и, закрыв холодильник, встал:

– Леночка звонила. И Валя – продавщица из супермаркета – о вас расспрашивала. И эта, рыженькая, ну, первая Джоконда.

– Ты что, издеваешься надо мной? – вскочил с подушки Валерьян Сергеевич и ткнул указательным пальцем в холст: – Вон моя Джоконда!

С полотна на Ивана из одежд Джоконды смотрел улыбающийся череп.

– А зачем вы все время черепа рисуете? – спросил Иван.

– А я что, по-твоему, – прокладки должен рисовать? Тампаксы?

– Зачем тампаксы? Лицо. Ну, что нравится.

– А если мне это нравится, – указал Валерьян Сергеевич на череп на полотне Джоконды. – Вот я и изображаю свою любимую. А твоя что, к другому ушла, Ванюша? А ты по ней сохнешь?

– Я с ней пока не знаком, – ответил Иван.

– А фотографии? Рисунки? – поднялся на локте Валерьян Сергеевич.

– Случайно, – объяснил Иван. – Вначале она мне снилась. А потом я ее увидел, когда торговал пирожками у нас на станции. Только сфотографировать и успел. Стоянка поезда две минуты.

– Так ты даже её не знаешь? – искренне удивился Валерьян Сергеевич. – А вдруг она стерва, Ваня? Или солдафон в юбке? Ванюша, как же можно молиться на незнакомку? Это же безобразие!

Иван потупился.

– Так ты ее ищешь? – догадался Валерьян Сергеевич.

Иван кивнул.

– Понимаю, – сказал художник и вновь повалился навзничь. – Я тоже когда-то любил до одури. А она оказалась сукой. С моим лучшим другом, Валеркою Бакиным, уехала в Баден-Баден. С тех пор я их всех «люблю». И они, естественно, меня тоже. Потому что баба – это не человек, а твоё отражение в черном зловонном зеркале. Ты к ней с душой, она к тебе жирной попой. А ты к ней – тем самым местом, и она, пусть на день, твоя. «И жизнь, как посмотришь с холодным вниманьем вокруг, такая пустая и глупая шутка». Кто написал, знаешь?

– Не-а, – сказал Иван.

– Лермонтов, – просветил его Валерьян Сергеевич. – Классику знать надо. А иначе так и будешь мечтать тут о невозможном, пока кто-то другой, попроще, будет иметь твою Мону Лизу, как последнюю фотомодель по вызову.