Александр Житинский - Agnus Dei

У сарая Марина заложила шашку, вставила запал и поползла назад. Она не заметила, как валенком зацепила провод и потащила за собой шашку. Она ползла, а метрах в десяти за ней тянулся тротиловый заряд.

Губин.

Сталин взвесил на руке гранату. «Маловата», – говорит. – «Нет ли гранаты побольше?» Дают противотанковую. Он руку назад закинул, прицелился и, будто плеткой, – жах! Смотрим – нет ни гранаты, ни взрыва. Все переглядываются, как-то неудобно стало. А Сталин прищурился и трубку раскурил, и так колечки пускает. И вдруг за лесом где-то – ба-бах!

И в ту же секунду гремит взрыв.

Кабинет Соболева. День.

В кабинете Соболев и Губин. Они стоят друг против друга. Происходит объяснение.

Соболев.

Повтори. Повтори, что ты сказал.

Губин.

Врачи говорят, будет в строю через месяц.

Соболев.

Значит, дублера нет!

Губин.

Нет.

Соболев.

Ты понимаешь, что теперь только от Веры зависит операция...

Губин.

Отложите операцию, товарищ полковник. Сделаем новый набор...

Соболев.

Почему?

Губин.

Румянцева беременна.

Соболев.

Что-о? От кого?

Губин.

От меня.

Соболев.

Да ты понимаешь, что ты говоришь?1

Губин.

Понимаю. Мы поженимся. У меня серьезные намерения.

Соболев.

А ты спросил, какие намерения у нас?

Губин.

Простите, товарищ полковник.

Соболев.

Разве ты не понял, разведчик сраный, что девок готовили особо? Ты не понял? Нет?

Одну подорвал, другую обрюхатил! Мы готовим легенду, мы готовим народную героиню.

Уже пишется очерк о ее героизме. «Правда» ждет, народ ждет. А ты!!!

Губин.

Я не знал.

Соболев.

Лейтенант Губин! За халатное отношение к служебным обязанностям, выразившееся в подрыве курсантки Ветлицкой, вы разжалуетесь в рядовые и будете посланы на передовую. Понятно?

Губин.

А Вера?

Соболев.

Кру-гом! Шагом марш!

Квартира Иваницкого. Вечер.

Соболев в прихожей снимает полушубок. Слышен стук машинки.

Соболев входит в кабинет. Вид у него опустошенный.

За машинкой Иваницкий.

Иваницкий.

А я закончил! Раньше, чем вы! Раньше, чем ваша Вера!

Воистину, вначале было слово! Послушай!

Соболев.

(ложится на диван).

Иваницкий, пошел в жопу...

Иваницкий.

Послушай, послушай, как это будет выглядеть. Тебе полезно.

Я прочту главную сцену... подвига.

Соболев.

Георгий, избавь меня...

Иваницкий.

Николай, я вполне серьезно... Мы одно дело делаем, не так ли?

Неужели ты думаешь, что отвечать придется только мне и Лежаве?

И тебе тоже, Коленька, придется овтечать за невинно убиенную душу.

Жертва во имя спасения Отечества! Правильно? Ну, ладно, слушай, мне не терпится:

«Палач из местных предателей подошел к Вере. Она стояла перед ним на морозе, босая, в разорванном платье. На груди дощечка, и только одно слово по-русски: „партизанка“.

Жители деревни, бабы и старики, опустив головы, стояли вокруг виселицы, согнанные сюда немецкими автоматами. Одна из старух, Марфа Семеновна, незаметно подсунула Вере плетеные лапотки, чтобы не мерзли ноги. Палач разрешил их надеть...»

Кабинет Лежавы. День.

Окончание очерка Иваницкий дочитывает уже перед майором Лежавой.

Иваницкий.

...И когда палач подступил к ней, чтобы выбить из под ее ног скамейку, на которой стояла Вера, она крикнула: «Прощайте, товарищи! Да здравствует товарищ Сталин!»

По лицу Лежавы катятся слезы.

Лежава.

Звери, какие звери...

Иваницкий.

Вот в таком ключе, товарищ майор.

Лежава.

Молодец! Вариант утверждаю!

(Пишет резолюцию на титульном листе). Смотри, что я написал.

«Это посильнее „Оптимистической трагедии“!»

Иваницкий.

Ну, Вахтанг, это явное заимствование у товарища Сталина!

Лежава.

Ничего, товарищ Сталин не будет в обиде... А кстати, нельзя ли, чтобы Вера перед смертью крикнула так: «Да здравствует товарищ Сталин, верный продолжатель дела великого Ленина!»

Иваницкий.

Длинно, Вахтанг. Перед смертью – это длинно.

Госпиталь. День.

В военном госпитале готовятся к эвакуации: носят тюки с бельем, двигают койки.

Вера идет по коридору, ее останавливает главный врач.

Главный врач.

Румянцева, помогите мне. Нужно упаковать документацию... А почему вы не в халате?

Вера.

Потому что я не та Румянцева. Я ее сестра.

Главный врач.

Извините. Удивительно!

Вера заглядывает в ординаторскую. Ника перевязывает шпагатом истории болезней.

В комнате больше никого нет.

Ника.

(удивленно).

Вера?

Вера.

Никочка, я к тебе...

Ника.

Что-нибудь случилось?

Вера.

Лешку разжаловали в рядовые и послали на передовую.

Ника.

Да ты что! За что же?

Вера.

За Марину.

Ника.

Это которая у нас лежит? Ерундовое ранение!

Вера.

Алешу отправили на фронт, ты уезжаешь с госпиталем. Вокруг блокада. Я беременна!

Ника бросается к сестре, обнимает ее, целует:

Ника.

Он?

Вера.

А кто же!

Ника.

Надо пойти к командованию и рассказать.

Вера.

Не надо! Я успею. Операция займет не больше недели. А потом откроюсь.

Ника чиркает спичкой, закуривает.

Ника.

Вот что. Ты не пойдешь на задание.

Вера.

Как? Это невозможно!

Ника.

Беременной нельзя. С парашютом прыгать. В снегу лежать.

Вера.

Никто же не знает, Ника!

Ника.

Не в этом дело: знают – не знают. А ребенок? Я пойду и скажу. Я старшая сестра.

Вера.

Ты всего на 27 минут старше! Мне доверили, меня учили, на меня рассчитывали! Меня никто не может заменить. Марина ранена.

Ника.

А парни?

Вера.

Начальник разведшколы специально подчеркивал, что это – операция для девушки.

Парни будут прикрывать. Немцы хватают любого мужчину старше семнадцати лет.

Мужчине в тылу не пройти.

Ника.

Значит, нужна женщина... Хорошо! Женщина будет.

Вера.

Кто?

Ника.

Я. Мы сто раз проделывали этот трюк. Подменяли друг друга, когда нужно.

Сделаем так и сейчас.

Вера.

Ты же уезжаешь!

Ника.

Меня не берут – мест не хватает даже для раненых.