Александр Островский. - Последняя жертва

Глафира Фирсовна. Чем привязать, не знаешь? А ворожба-то на что? Чего другого, а этого добра в Москве не занимать стать. Такие снадобья знают, испробованные! Я дамы четыре знаю, которые этим мастерством занимаются. Вон Манефа говорит: «Я своим словом на краю света, в Америке достану и там на человека тоску да сухоту нагоню. Давай двадцать пять рублей в руки, из Америки ворочу». Вот ты бы съездила.

Юлия. Нет, что вы, как это можно?

Глафира Фирсовна. Ничего. А то есть один отставной секретарь, горбатый, так он и ворожит, и на фортепьянах играет, и жестокие романсы поет – так оно для влюбленных-то как чувствительно.

Юлия. Нет, ворожить я не стану.

Глафира Фирсовна. А ворожить не хочешь, так вот тебе еще средство: коли чуть долго не едет к тебе, сейчас его, раба божьего, в поминанье за упокой!… Какую тоску-то нагонишь, мигом прилетит…

Юлия. Ничего этого не нужно.

Глафира Фирсовна. Греха боишься? Оно точно что грех.

Юлия. Да и не хорошо.

Глафира Фирсовна. Так вот тебе средство безгрешное: можно и за здравье, только свечку вверх ногами поставить: с другого конца зажечь. Как действует!

Юлия. Нет, уж вы оставьте! Зачем же!

Глафира Фирсовна. А лучше-то всего, вот наш тебе совет: брось-ка ты его сама, пока он тебя не бросил.

Юлия. Ах, как можно, что вы! всю жизнь положивши, да я жива не останусь.

Глафира Фирсовна. Потому как нам, родственным людям, сраму от тебя переносить не хочется. Послушай-ка, что все родные и знакомые говорят.

Юлия. Да что им до меня! Я никого не трогаю, я совершеннолетняя.

Глафира Фирсовна. А то, что нигде показаться нельзя, везде спросы да насмешки: «Что ваша Юленька? Как ваша Юленька?» Вот посмотри, как Флор Федулыч расстроен через тебя.

Юлия. И Флор Федулыч?

Глафира Фирсовна. Я его недавно видела, он сам хотел быть у тебя сегодня.

Юлия. Ай, стыд какой! Зачем это он? Такой почтенный старик.

Глафира Фирсовна. Сама себя довела.

Юлия. Я его не приму. Как я стану с ним разговаривать? С стыда сгоришь.

Глафира Фирсовна. Да ты не очень бойся-то. Он хоть строг, а до вас, молодых баб, довольно-таки снисходителен. Человек одинокий, детей нет, денег двенадцать миллионов.

Юлия. Что это, тетенька, уж больно много.

Глафира Фирсовна. Я так, на счастье говорю, не пугайся, мои миллионы маленькие. А только много, очень много, страсть сколько деньжищев! Чужая душа – потемки, кто знает, кому он деньги-то оставит, вот все родные-то перед ним и раболепствуют. И тебе тоже его огорчать-то бы не надо.

Юлия. Какая я ему родня! Седьмая вода на киселе, да и то по муже.

Глафира Фирсовна. Захочешь, так родней родни будешь.

Юлия. Я этого не понимаю, тетенька, и не желаю понимать.

Глафира Фирсовна. Очень просто: исполняй всякое желание его, всякий каприз, так он еще при жизни тебя озолотит.

Юлия. Надо знать, какие у него капризы-то! Другие капризы и за ваши двенадцать миллионов исполнять не согласишься.

Глафира Фирсовна. Капризные старики кому милы, конечно. Да старик-то он у нас чудной, сам стар, а капризы у него молодые. А ты разве забыла, что он твоему мужу был первый друг и благодетель. Твой муж пред смертью приказывал ему, чтоб он тебя не забывал, чтоб помогал тебе и советом и делом и был тебе вместо отца.

Юлия. Так не я забыла-то, а он. После смерти мужа я его только один раз и видела.

Глафира Фирсовна. Можно ль с него требовать? Мало ль у него делов-то без тебя! У него все это время мысли были заняты другим. Сирота у него была на попечении, красавица, получше тебя гораздо; а вот теперь он отдал ее замуж, мысли-то у него и освободились, и об тебе вспомнил, и до тебя очередь дошла.

Юлия. Очень я благодарна Флору Федулычу, только я никаких себе попечителей не желаю, и напрасно он себя беспокоит.

Глафира Фирсовна. Не отталкивай родню, не отталкивай! Проживешься до нитки, куда денешься? К нам же прибежишь.

Юлия. Ни к кому я не пойду, гордость моя не позволит, да мне и незачем. Что вы мне бедность пророчите? Я не маленькая: и сама собою и своими деньгами я распорядиться сумею.

Глафира Фирсовна. А я другие разговоры слышала.

Юлия. Нечего про меня слышать. Конечно, от сплетен не убережешься, про всех говорят, особенно прислуга; так хорошему человеку, солидному, стыдно таким вздором заниматься.

Глафира Фирсовна. Вот так! Сказала, как отрезала. Так и знать будем.

Входит Михевна.

Юлия, Глафира Фирсовна и Михевна.

Михевна. Чай готов, не прикажете ли?

Глафира Фирсовна. Нет, чай, бог с ним! Вот чудо-то со мной, вот послушай! Как вот этот час настанет, и начинает меня на съестное позывать. И с чего это сталось?

Юлия. Так можно подать.

Глафира Фирсовна. Зачем подавать? У тебя ведь, я чай, есть такой шкапчик, где все это соблюдается – и пропустить можно маленькую и закусить! Я не спесива: мне огурец – так огурец, пирог – так пирог.

Юлия. Есть, тетенька, как не быть!

Глафира Фирсовна. Вот мы к нему и пристроимся. Перекушу я малым делом, да уж и пора мне. Засиделась я у тебя, а мне еще через всю Москву шествовать.

Юлия. Неужели такую даль пешком? Тетенька, если вы не обидитесь, я бы предложила вам на извозчика. (Вынимает рублевую бумажку.) А то лошадь заложить?

Глафира Фирсовна. Не обижусь. От другого обижусь, а от тебя нет, не обижусь, от тебя возьму. (Берет бумажку.) Когда тут лошадь закладывать!

Юлия и Глафира Фирсовна уходят в дверь направо, Михевна идет за ними. Звонок.

Михевна, потом Дергачев.

Михевна. Ну, уж это Вадим Григорьич, по звонку слышу. (Идет к двери, навстречу ей Дергачев.) Ох, чтоб тебя!

Дергачев (важно). Я желаю видеть Юлию Павловну.

Михевна. Ну, да мало ль чего вы желаете. К нам, батюшка, в дом мужчины не ходят. И кто это вас пустил? Сколько раз говорила девкам, чтоб не пускали.

Дергачев (пожимая плечами). Вот нравы!

Михевна. Ну да, нравы! Пускать вас, так вы повадитесь.

Дергачев. Я не за тем пришел, чтоб твои глупости слушать. Доложи, милая, Юлии Павловне.

Михевна. Да, милый, нельзя.

Дергачев. Что за вздор! Мне нужно видеть Юлию Павловну.

Михевна. Ну, да ведь не особенная какая надобность.

Дергачев. У меня есть письмо к ней.