Том Стоппард - Травести

Карр. Я всегда считал, что главная обязанность художника – это наполнить красотой наши серые будни.

Тцара (отчетливо). Дада дада дада дада дада дада да-да дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада дада.

Карр (после некоторой заминки). Что это за чушь, Тристан?

Тцара. Может быть, это и чушь, но уж никак не умничанье! Умничанье, как и многое другое в этом мире, уничтожено войной.

Карр. Вы забываете, мой друг, что я был там, вдали от родины, в грязи и крови окопов, посреди резни, равной которой еще не было в истории человечества. Потерял несколько пар брюк на полях сражений. Тот, кто сам не сидел в окопах, не имеет ни малейшего представления об ужасах войны. Стоило мне только ступить на землю Франции, как я тут же провалился по колено в грязь, а ведь на мне были новенькие пикейные бриджи для верховой езды от Рэмиджа и Хокса с ремешками из свиной кожи! Вслед за ними война отняла у меня пару брюк из добротной саржи, еще одну пару из плотной шерсти, третьи же были из смеси фланели и шелка. И в довершение всего этого безобразия пуля пробила штанину брюк из бесценного твида цвета хаки; ткань я заказывал специально! Скажу откровенно, в Швейцарии вам трудно представить что-либо подобное…

Тцара. Бросьте, Генри! Ваши брюки всегда выглядят…

Карр. Я имел в виду ужасы окопной войны.

Тцара. Что ж, зато здесь, в Швейцарии, вы можете жить как художник, Генри.

Карр (холодно). Мой дорогой Тристан, жизнь художника в какой угодно стране напоминает мне жизнь человека в Швейцарии во время мировой войны. Для того же, чтобы жить как художник в Цюрихе в семнадцатом году, требуется такая степень самовлюбленности, от которой опустил бы взгляд сам Нарцисс. Когда я послал к Хэмишу и Раджу за каталогом военной формы, я откликнулся в первую очередь на зов патриотизма и долга. Мною руководили свободолюбие, ненависть к тирании и чувство солидарности с жертвами – в том смысле, что до того момента мне как-то не было до бельгийцев особенного дела. И наконец, как художник я не смог бы жить нигде, поскольку не умею делать ничего из того, что обыкновенно именуется высоким словом «Искусство».

Тцара. А современный художник и не обязан делать ничего из того, что обыкновенно именуется высоким словом «Искусство». Более того, он испытывает к подобным занятиям отвращение. В наши дни художник – это тот, кто себя таковым считает. Чтобы быть художником, достаточно показать публике собственную задницу. Чтобы быть поэтом, достаточно вытаскивать из шляпы слова, написанные на клочках бумаги.

Карр. Но это означает, что вы просто вкладываете совсем другое значение в слово «Искусство».

Тцара. Я вижу, вы меня наконец-то поняли.

Карр. Тогда, выходит, вы никакой не художник?

Тцара. Напротив, я же вам только что сказал, что я – самый настоящий художник.

Карр. Мало ли что вы сказали. Художник – это тот, кто обладает дарованием, которое дает ему возможность с большим или меньшим успехом делать то, на что обычный человек, лишенный этого дарования, почти или совсем не способен. Человеческий язык имеет смысл только в том случае, если мы называем один и тот же предмет или понятие всегда одним словом. Никто не мешает мне заявить, что я умею летать, но… «Смотрите, – скажу я, – я лечу!» «Но вы не парите в воздухе, а стоите на земле!» – возразите вы. «Ну и что? – парирую я. – Современный летун не обязан парить в воздухе. Более того, он испытывает к этому отвращение. В наши дни летун никогда не согласится оторваться от земли, да и не сможет при всем желании». «Кажется, я вас понимаю, – говорит мой озадаченный собеседник. – Когда вы заявляете, что умеете летать, вы просто используете это слово в каком-то особом, вашем собственном значении». «Я вижу, вы меня наконец-то поняли», – говорю я. Дорогой мой Тристан, вы всего лишь пытаетесь убедить меня в том, что слово «Искусство» означает все, чего вы только пожелаете, но убедить меня в этом невозможно.

Тцара. Но почему? Вы же поступаете совершенно тем же образом с такими словами, как патриотизм, долг, любовь, свобода, король и родина, бедная маленькая Бельгия, сердитая маленькая Сербия…

Карр (холодно). Вы оскорбляете моих фронтовых товарищей, многие из которых героически погибли на полях сражений…

Тцара…Вот-вот, и героизм из той же оперы. Все это не более чем привычная софистика, при помощи которой корыстная и захватническая сущность войны скрывается от народа завесой рассудочных доводов, положенных на музыку государственных гимнов… Вы растлили дух музыки и кастрировали язык. Одно и то же слово используется для того, чтобы называть им взаимоисключающие вещи и идеи. Именно поэтому только антиискусство можно считать искусством нашего времени.

Спор становится все более и более напряженным.

Карр. Вы не понимаете самой сути. Войны ведутся именно для того, чтобы художники могли творить в безопасности. Об этом, конечно, никто не говорит впрямую, но это неплохо объясняет, для чего, собственно говоря, существует цивилизация. Чтобы узнать, победило ли в данном обществе зло или добро, достаточно задаться вопросом: а свободен ли в нем художник? То, что художник при этом, как правило, выказывает черную неблагодарность, даже враждебность, не говоря уж о потере рассудка и отсутствии таланта, которые столь характерны для так называемого «современного искусства», всего лишь свидетельствует о том, что подлинно свободный художник имеет право и на неблагодарность, и на враждебность, и на эгоизм, и – даже – на бездарность. Именно за эту свободу я сражался на фронте, а ведь для такого утонченного человека, как я, трудно представить себе более самоотверженный поступок.

Тцара. Войны ведутся для того, чтобы установить контроль над нефтяными скважинами и угольными шахтами, Дарданеллами и Суэцким каналом, чтобы завладеть сырьевыми колониями, где можно дешево купить, и товарными рынками, где можно дорого продать. Война – это капитализм без маски. Многие из тех, кто идет на войну, знают об этом, но все же идут на нее, потому что не хотят показаться героями. Ведь требуется немалая смелость для того, чтобы сидеть на месте и ждать. Но все же насколько лучше – отважно жить в Швейцарии, чем трусливо сдохнуть во Франции, не говоря уж о том, что во Франции так трудно сохранить в целости брюки.

Карр. Ах ты чертова румынская макака, проклятый макаронник, ах ты прыгучее болтливое заумное рифмоплетское балканское дерьмо!!! Думаешь, все на свете знаешь! В то время как мы, бедные тупицы, полагали, что сражаемся за идеалы, ты-то глубоко понимал, что происходит на самом деле, ты-то знал, как это на самом деле называется! Жалкий педант! Неужели ты и вправду думаешь, что все твои словечки что-то могут сказать хотя бы об одном дне, прожитом человеком на фронте! Война – это капитализм без маски? Неужели ты считаешь, что об этом думают бойцы взвода, попавшие под перекрестный пулеметный огонь на нейтральной полосе во время преодоления проволочных заграждений? Ты можешь называть это как хочешь – инфантильной сексуальностью в галифе, коллективным бессознательным в каске… (с нескрываемой злобой) Я знаю, что это последний писк моды в Цюрихе. Ты, слизняк! Я расскажу тебе, как все было на самом деле-, я пошел воевать, потому что таков был мой долг, потому что родина нуждалась во мне, и все это люди называют патриотизмом. Я пошел воевать, потому что полагал, что нам следует защитить бесстыжих маленьких бельгийцев и бестолковых лягушатников от германской военщины, а это люди и называют свободолюбием. Вот как все было на самом деле, и никакой желтопузый большевик не докажет мне, что я очутился в окопах из-за цен на шарикоподшипники!