Дмитрий Мережковский - Будет радость (пьеса в 4-х действиях)

Иван Сергеевич.Геометрия четвертого измерения? Да ведь это, брат, темна вода во облацех – что-то вроде спиритизма.

Гриша.Нет, совсем в другом роде. И теорию «прорывов» не знаете?

Иван Сергеевич.К чему тут «прерывы»?

Гриша.А к тому, что математическое понятие «прерыва» и есть понятие «чуда», – заметьте, чуда, а не фокуса. [25]

Иван Сергеевич.Да ты брось метафизику, ну ее к черту! вы с Федей одного поля ягода: оба метафизикой душите. Сойди с неба на землю, говори попросту.

Гриша.Ну, ладно; давайте попросту. Вы, вот, социалист-народник: а социализм – чудо, и народ – чудо.

Иван Сергеевич.Эвона! Да ты, брат, ступай-ка в деревню, посмотри, какие там чудеса – пьянство, хулиганство, голод, сифилис – реализм жесточайший, железнейший! А это у вас, господа, все – романтика, отрыжка славянофильская…

Гриша.А вы-то сами, папа, не романтик, что ли? Да ведь, если народ не чудо, так чудовище… И как же вы его любите, а душу его ненавидите, – веру его отрицаете, правду единственную?

Иван Сергеевич.Отрицаю невежество, бессмыслицу…

Гриша.Полно, папа, Паскаль и Достоевский были не глупее нашего.

Иван Сергеевич.Эх, Гриша, не сговориться нам! Чтобы в наш век люди мыслящие, образованные в чудеса верили – и ведь искренне, я же вижу, что искренне… нет, отстал я от вас, должно быть, – устарел, из ума выжил. Ничего, ничего не понимаю, хоть убей! (После молчания) . Ну, и что же, много вас таких?

Гриша.В России немного, потому что вообще немного людей образованных, а во Франции, в Англии, в Америке – с каждым днем все больше. А оттуда и к нам придет – как все, с опозданием.

Иван Сергеевич.Да, чудеса, чудеса в решете! Век живи, век учись… Ну, а вы, Катя, тоже в чудеса верите?

Катя.Вы спрашиваете так, что ответить нельзя.

Иван Сергеевич.Почему нельзя?

Катя.Потому что в вере сказать – значит, сделать, а я чудес не делаю.

Иван Сергеевич.Значит, не верите?

Катя.Нет, не значит. Я не могу сказать, что верю в чудо, – в одно, единственное, последнее – в чудо чудес, – ну, вот, как «воскресение мертвых», но в чудеса я верю.

Иван Сергеевич.Ну, хоть одно скажите, маленькое, малюсенькое!

Катя (улыбаясь, но очень серьезно). Маленьких нет, есть только большие, огромные. Мы оттого и не видим их, что огромные, – вот, как на горе, не видишь горы.

Иван Сергеевич.Ну, все равно, скажите огромное.

Катя.Да вот, хоть то, что я – не вы, вы – не я, а мы все-таки говорим с вами, сообщаемся. Человек от человека, как звезда от звезды, – а сообщаться могут… или нет, пожалуй, не могут, а только хотят, но и хотеть сообщаться – уже чудо огромное. Да и все – чудо: и жизнь, и смерть, и день, и ночь, и каждая звезда, и каждая зарница на небе…

Гриша (обернувшись к ней и глядя на нее в упор). И дождь золотой, и радуга? Вот как вчера, Катя, помните?

Катя.Да, и дождь золотой, и радуга. А вы их тоже видели?

Гриша.Куда ты, Гриша? Что с тобой?

Гриша.Ничего. Спросите Катю, что с нею.

Гриша уходит.

Иван Сергеевич и Катя.

Иван Сергеевич. У вас с ним что-нибудь вышло?

Катя.Не знаю… Нет; ничего. Кажется, ничего.

Иван Сергеевич.А, может быть?.. (Вдруг умолкает и смотрит на нее пристально).

Катя.Что вы хотели сказать?

Иван Сергеевич.Пустяки. Все суюсь в воду; не спросясь броду. (После молчания). Да, Катя, все что-то неладно у нас, какая-то черная кошка между нами бегает… А, может быть, das ist eine alte Gesschichte? [26]Опять – два поколения, «отцы и дети», только шиворот-навыворот: за что прежде отцы стояли, – теперь дети. И это бы еще ничего, что в метафизике, в чудесах, в миндалях небесных, а скверно, что и в земном; насущном – ну, вот что сейчас нужно для России, – любим разное, хотим разного…

Катя.Нет, хотим одного.

Иван Сергеевич.Так ли, Катя? Ведь вот, Гриша…

Катя.О Грише не знаю, но я с вами хочу одного.

Иван Сергеевич.А если так, то к черту ли ваша метафизика? Дела не делаем, а только языками стучим…

Катя.Нет, молотами, – вот как в оружейной мастерской. Старое оружие сломано – куем новое – для той же войны, для вашей же.

Иван Сергеевич.Может быть, Катя, может быть. Вам лучше знать… А я, видно, стар стал, глуп стал – ничего не понимаю в вашей метафизике.

Катя.Не понимаете нашей, – а по своей живете лучше нашего?

Иван Сергеевич.Какая же у меня метафизика?

Катя.Все та же – старая, вечная. Вы сами знаете.

Иван Сергеевич.Нет, дружок, не знаю, право, не знаю.

Катя.Ну, и не знайте. Может быть, вам и не надо знать.

Иван Сергеевич.А вы за нас знаете?

Катя.Да, знаем за вас и любим вас. Дети отцов ненавидели, а теперь любят: в этом вся разница. От вас ушли и к вам придем – только с новым оружием.

Стук в дверь.

Голос Федора (из-за двери). Можно войти?

Входит Федор.

Иван Сергеевич, Катя и Федор.

Иван Сергеевич.Что ты, Федя, по-иностранному? Видишь дверь и ломись.

Федор.А вы тут опять спорили?

Иван Сергеевич.Да, и знаешь, а чем?

Федор.О чем?

Иван Сергеевич.О чудесах – о золотых дождях да радугах.

Федор.А-а! То-то я видел, у Гриши лицо вытянулось… (Переглянувшись с Катею) . И вольно же вам! До добра не доспоритесь. (После молчания). А я; папа, к вам по делу…

Катя встает.

Федор.Катя, вы мне не мешаете.

Катя.Нет, Федор Иванович, мне самой нужно: я с няней обещала в город.

Катя уходит.

Иван Сергеевич и Федор.

Иван Сергеевич.Что ты, Федя, так торжественно?

Федор. Нет, ничего. А только, папа, голубчик, не огорчайтесь: мне уезжать пора…

Иван Сергеевич.Уезжать? Как же, Федя, так скоро? Не ложилось тебе у нас, что ли?

Федор.Нет; папа, вы знаете, что мне у вас всегда отлично живется, а только надо еще за границу до осени. Я ведь вам говорил, помните?

Иван Сергеевич.Да, говорил… Ну что ж… за границу… (После молчания). Федя, в чем дело? Федя, родной, мальчик мой, в чем дело, в чем дело? Ведь я же измучился… Скажи ради Бога, – право, легче будет… Уж не с Таней ли у вас что-нибудь? (Федор молчит). Знаешь, Федя, я с тобой давно хотел о Тане… о Татьяне Алексеевне…

Федор.Папа, не надо, мы и так говорим слишком много: не стучась, в двери ломимся.