Дмитрий Мережковский - Царевич Алексей (трагедия в 5-ти действиях)

Петр.Андреич, ты?

Голос Толстого (из-за двери). Я, государь.

Петр.Войди.

Входит Толстой.

Толстой (целуя руку Петра). Здравия желаю, ваше величество.

Петр.Ну, что, кого сегодня?

Толстой.Царицу бывшу. Паки подтвердила, что со Степкой Глебовым [27]в блуде жила.

Петр.Объявить в народ, как манифест будет о деле.

Толстой. Слушаю-с, ваше величество. Да еще показала, что чернеческое платье скинула, понеже Досифей епископ [28]предрек, что ты, ваше величество, скоро помрешь, и она-де, царица, впредь царствовать будет вместе с царевичем. А расстрига Демид, Досифей бывший, в застенке подыман и спрашиван: «для чего-де желал царскому величеству смерти?» Дано ударов девятнадесят. Объявил: «делал-де для того, чтоб царевичу Алексею Петровичу царствовать, и было бы народу легче, и строение Санкт-Питербурха престало бы». Да он же, расстрига Демид, на царевну Марью показывал, что говорила: «когда государя не будет, я-де царевичу рада о народе помогать и управлять государством». Да она же, царевна, говорила: «государь-де скоро помрет, и Питербурх пустеть будет».

Петр.Пытал?

Толстой.Никак нет, токмо в застенок привожена.

Петр.Всё бабьи сплетни да шепоты. Месяц розыск чините, а до сущего дела, до корня злодейского бунта добраться не можете.

Толстой.Весь корень в нем.

Петр.А он что?

Толстой.Молчит, запирается. Упрямство замерзелое. Только пьет, да пьяный, кричит слова хульные.

Петр.Какие?

Толстой. Уволь, ваше величество: изречь неможно…

Петр.Говори.

Толстой.Что «слух-де есть, будто государь батюшка царицу, мать мою, на дыбе кнутом сек, так путь и меня засечет». И ругается.

Петр.Как?

Толстой молчит.

Петр.Говори.

Толстой.«Зверем, Антихристом»…

Молчание

Толстой.Допросить бы с пристрастием, как следует. А то и судить не знамо как: ни одной улики.

Петр.Царскую кровь пытать вздумал? Смотри ты у меня – не далеко, брат, и тебе до плахи.

Толстой.Воля твоя, государь.

Петр.Привез его?

Толстой.Привез.

Петр.И девку?

Толстой.И ее. Через оную девку многое можно сыскать: в большой конфиденции плезиров ночных у него состоит; такую над ним силу взяла, что пикнуть не смеет.

Петр.Ну, ладно, ужо очную ставку сделаем. Ступай за ним.

Толстой уходит. Петр разбирает бумаги на столе. Входит Алексей. Остановившись у двери и не глядя на Петра, крестится на образ.

Петр.Подойди.

Алексей подходит.

Петр (указывая на кресло против себя). Садись.

Алексей садится.

Петр (тихо) . Алеша…

Алексей вздрагивает, взглядывает и тотчас опускает глаза. Петр проводит рукой по лицу.

Петр (громко). Сын, помнишь, что перед всем народом объявлено: хотя и прощаю тебя, но ежели всей вины не объявишь и что утаишь, а потом явно будет, то казнен будешь смертью?

Алексей.Помню.

Петр.Ну, так в последний тебе говорю: объяви все и очисти себя, как на сущей исповеди.

Алексей.Все объявил, больше ничего не знаю.

Петр.Ничего?

Алексей молчит.

Петр.Отвечай.

Алексей.Что отвечать? Все едино, не поверишь. Я уж говорил: никакого дела нет, а только слова. Я пьяный, всегда вирал всякие слова, и рот имел незатворенный, не мог быть без противных разговоров в кумпаниях и с надежи на людей бреживал. Сам ведаешь, пьян-де кто не живет. Да это все пустое.

Петр.Кроме слов, не было ль умыслу к бунту и к смерти моей?

Алексей.Не было.

Петр (взяв письмо со стола и показывая Алексею). Твоя рука?

Алексей.Моя.

Петр.Волей писал?

Алексей.Неволею. Как был в протекции цесарской, принуждал секретарь графа Шёнборна, Кейль; «Понеже, говорил, есть ведомость, что ты умер, того рад пиши в Питербурх, к архиереям и сенаторам, чтоб тебя не оставили, а буде не станешь писать, и мы тебя держать не станем». И не вышел вон. покамест я не написал.

Петр (указывая пальцем, читает). «Прошу вас ныне меня не оставить, ныне». Сие ныне в какую меру дважды писано, и почернено зачем?

Алексей (дрогнувшим голосом). Не упомню.

Петр.Истинно ли писано неволею?

Алексей.Истинно.

Петр (подойдя к двери). Андреич!

Входит Толстой.

Петр (на ухо Толстому). Девку.

Толстой уходит. Петр садится за стол и пишет. Входит Ефросинья.

Алексей (вскакивая и протягивая руки со слабым криком). Маменька!..

Петр.Правда ли, Федоровна, – сказывает царевич, – письмо-де к архиереям и сенаторам писано неволею, по принуждению цесарцев?

Ефросинья.Неправда. Писал один, и при том никого иноземцев не было, а были только я, да он, царевич. И говорил мне, что пишет те письма, чтоб в Питербурхе в народ подкидывать для бунта, а ныне-де архиереям и сенаторам.

Алексей.Афрося, Афросьюшка, маменька, что ты?.. (Петру). Не знает, забыла, чай. Я тогда план Белгородской атаки отсылал секретарю, а не то письмо…

Ефросинья (глядя на него в упор). То самое, царевич. При мне и печатал, Аль забыл? Я видела.

Алексей.Что ты? Что ты? Что ты, маменька?..

Петр.Сын, сам, чай, видишь, что дело сие нарочитой важности. Когда письма те писал волей, то явно к бунту намерение не токмо в мыслях имел, но и в действо весьма произвесть умышлял. И то все в прежних повинных своих утаил не беспамятством, а лукавством, знатно, для таких-де впредь дел и намерения. Однако ж, совесть нашу не хотим иметь пред Богом нечисту. Паки и в последний спрашиваю: правда ль, что волей писал?

Алексей молчит.

Петр.Жаль мне тебя, Федоровна, а делать нечего: пытать буду.

Алексей.Правда.

Петр.В какую же меру «ныне» писал?

Алексей.В ту меру, чтоб за меня больше вступились в народе, применяясь к ведомостям печатным о бунте войск в Мекленбургии. А потом помыслил, что дурно, и вымарал.

Петр.Бунту радовался?

Алексей молчит.

Петр.А когда радовался, то чаю, не без намерения: ежели бы впрямь то было, к бунтовщикам пристал бы?

Алексей.Буде прислали бы за мною, то поехал бы. А чаял присылке смерти твоей, для того…

Петр.Ну?

Алексей.Для того, что хотели тебя убить, а чтоб живого отлучили от царства, не чаял…

Петр (тихо). А когда б при живом?