Дмитрий Мережковский - Царевич Алексей (трагедия в 5-ти действиях)

Долгорукий (отдавая письмо). Ну, что, царевич, какую возьмешь резолюцию?

Алексей.Не знаю. А вы что скажете?

Кикин.А вот что: взявши шлык, да в подворотню шмыг, поминай, как звали, по пусту месту хоть обухом бей!

Долгорукий.Кабы случай, я бы в Штетин первый изменил, лытка бы задал!

Молчание.

Кикин.Так как же, Петрович?

Алексей.Не знаю. Куда мне от отца уйти?

Кикин.Воля твоя, государь, а только попомни: отец не пострижет тебя ныне, хотя б ты и хотел. Ему друзья твои, сенаторы, приговорили, чтобы тебя при себе держать неотлучно и с собою возить всюду, чтоб ты от волокиты помер, понеже-де труда не понесешь. И батюшка на то сказал: «ладно-де, так!» Да рассуждал ему князь Меншиков, что в монашестве тебе покой будет, можешь и долго прожить. И по сему слову дивлюсь я, что тебя давно не взяли.

Долгорукий.А, может, и то учинят: как будешь в Дацкой земле, и отец тебя посадит на воинский корабль, под претекстом обучения, велит вступить в бой с шведским кораблем, который будет поблизости, чтоб тебя убить, о чем из Копенгагена есть ведомость. Того для, тебя и зовут, и, окромя побегу, тебе спастись нечем. А самому лезть в петлю сие было бы глупее всякого скота.

Кикин.И еще помни: буде убежишь, а батюшка пришлет уговаривать, чтоб вернулся, и простить обещает, – не езди: он тебе по суду голову отсечет, а то и без суда, своими руками убьет… Ну, что ж молчишь? Решать изволь…

Алексей.Мне все равно. Решайте вы.

Кикин.Как за тебя решить? (Вглядываясь). Да что ты какой сонный, ваше высочество? будто не в себе? Аль и вправду неможется?

Алексей.Устал я очень…

Долгорукий.А ты реши, – и сразу полегчит. Воля будет. Аль воле не рад?

Алексей.Воля! Воля! (Помолчав). Нашли вы мне место какое?

Кикин.Нашли: поезжай в Вену к цесарю; там не выдадут. Цесарь-де сказывал, что примет тебя, как сына.

Кикин ставит перед Алексеем на стол чернильницу, кладет перо и бумагу.

Кикин.Ну-ка, пиши.

Алексей.Что?

Кикин.Ответ батюшке.

Алексей.Как же так сразу?

Кикин.А так и пиши (диктует, Алексей пишет). «Всемилостивейший государь батюшка. Получив ваше письмо милостивое и повинуясь воле родительской, взял я ныне резолюцию: ехать к вам в Копенгаген»…

Алексей (положив перо). Погоди, Васильич, подумаю.

Кикин.Чего думать? Пиши, говорят!

Алексей.А, может, лучше в монахи, а?

Кикин.Ну, пиши: в монахи.

Алексей.Да ведь говоришь: не пострижет?

Кикин.Тьфу! Ни в кузов, ни из кузова!

Долгорукий.Экий ты какой нерешимый, ваше высочество!

Кикин (вставая). Пойдем, князь. С ним не сговоришь.

Алексей.Стой, погоди.

Кикин (вытирая платком лоб). Э, черт, ажио пот прошиб!

Алексей.Ну, ладно, сказывай.

Кикин (диктует). «Взял я ныне резолюцию: ехать к вам в Копенгаген, ни мало не мешкая, дабы исправить себя к наследству, и, яко сын покорный, стараться подражать деяниям вашего величества. Боже сохрани вас на многие годы, дабы я еще долго радоваться мог столь знаменитым родителем. Сынишка твой»… Нет, лучше по-немецки: «Meines gnädiges Vaters gehorsamste Diener und Sohn, Alexis». [17]

Кикин запечатывает письмо.

Алексей.Погоди, я сам…

Кикин.Нет, уж полно, опять передумаешь. А вот и курьер.

Входит Румянцев.

Долгорукий.За письмом, господин капитан?

Румянцев.Так точно, ваше сиятельство.

Кикин.Готово. (Подает письмо). Поезжай с Богом. Скажи государю, что царевич за тобою будет.

Румянцев.Слушаю-с. Едешь, царевич?

Алексей.Еду. Только ты, Иваныч…

Румянцев.Чего изволишь, ваше высочество?

Алексей.Ничего. Ступай.

Румянцев.Будь здрав, государь. Хоть на прощанье-то ручку пожалуй!

Целует руку Алексея, кланяется и уходит.

Кикин.Пора и нам, царевич. Господам-Сенату доложим, что едешь к батюшке. Денег займем да пассы фальшивые выправим: будешь польский кавалер Коханский. Собирайся-ка в путь. Заутра и выедешь.

Долгорукий.Каретку пришлем на рессорах аглицких, – как в люльке поедешь.

Кикин.Держи путь на Яригу, Гданск, а оттуда свернем на Бреславль; да прямо в Вену к цесарю. (Наливает рюмки и чокается). Ну, государь, за твое здоровье, за путь счастливый, за волю вольную!

Долгорукий.За царя Алексея, надежу Российскую!

Пьют, целуют руку Алексея и уходят.

Алексей (один, напевает).

(Зовет). Афанасьич! Афанасьич!

Входит Афанасьич.

Афанасьич.Чего изволишь, царевич?

Алексей.Сбери-ка, что надобно, в путь против прежнего, как в немецких краях со мною было.

Афанасьич.Слушаю-с, государь. К батюшке ехать изволишь?

Алексей.Бог знает, к нему или в сторону…

Афанасьич.Ваше высочество, куды в сторону?

Алексей.Хочу посмотреть чужих краев, как люди вольно живут… (Помолчав) . Любишь ты меня, Иван?

Афанасьич.Сам знаешь: рад хотя б и живот за тебя положить!

Алексей.Ну, так смотри, никому не сказывай: в Вену еду, к цесарю… Что ж ты молчишь?

Афанасьич.Что мне говорить, царевич? Воля твоя, А чтобы от батюшки бежать, я не советчик.

Алексей.Чего для?

Афанасьич.А того: коли удастся, ладно, а коли нет, – пропадешь.

Алексей.Ну, что ж, один конец!

Молчание.

Алексей.Ступай. Скорей укладывай, чтоб все готово было к завтраму. Заутра и еду.

Афанасьич уходит.

Алексей (один, подойдя к окну, открывает его). Журавли! Журавли! (Протягивая руки к небу). Батюшки, голубчики, родимые! Да неужто и вправду?.. Воля! Воля! Воля!

В Неаполе, в крепости Сант-Эльмо – большая комната, похожая на арестантскою камеру. В окнах и в двери, открытой на галерею – море и небо, земли не видно. Час вечерний. Алексей и Ефросинья сидят за столом. Он читает письма. Она белится, румянится, примеривает мушки перед зеркалом.

Ефросинья (напевает):

Куда бы лучше, Петрович? На щеку, аль у брови?

Алексей.Для кого рядишься? Для Вейнгардта, что ль?