Борис Акунин - Весь мир театр

— Так называется наша священная книга, молитвенник театрального искусства, — объяснил Штерн. — Настоящий театр немыслим без традиций, без ритуала. Например, после спектакля мы непременно выпиваем по бокалу шампанского и я провожу разбор игры каждого артиста. В день нашего дебюта мы решили, что будем регистрировать все важные события, свершения, триумфы и открытия в особом альбоме под названием «Скрижали». Каждый из актеров имеет право записать там свои озарения и высокие мысли, касающиеся ремесла. О, там очень много ценного! Когда-нибудь наши «Скрижали» будут изданы в виде книги, ее переведут на множество языков! Вася, дай-ка.

Простаков подошел к мраморному постаменту, на котором лежал фолиант в роскошном бархатном переплете. Эраст Петрович полагал, что это реквизит из какого-нибудь спектакля, а это, оказывается, был молитвенник театрального искусства.

— Вот, — Штерн стал перелистывать страницы, исписанные разными почерками. — В основном, конечно, пишу я. Излагаю свои заметки по теории театра, заношу впечатления от сыгранного спектакля. Но немало ценного вписывают и другие. Послушайте-ка, это Ипполит Смарагдов: «Спектакль подобен акту страстной любви, где ты — мужчина, а публика — женщина, которую надобно довести до экстаза. Не сумел — она останется неудовлетворенной и сбежит к более пылкому любовнику. Но коли преуспел, она пойдет за тобою на край света». Вот слова настоящего героя-любовника! Потому и поклонницы вопят под окнами.

Красавец Ипполит картинно поклонился.

— Здесь и остроумное встречается, — перелистнул еще несколько страниц Штерн. — Смотрите, Костя Ловчилин нарисовал. Сверху надпись: «Вошли в ковчег Ной с чадами, а также звери земныя по роду, и скоты по роду, и гад движущийся на земли, и птица пернатая, мужеский пол и женский». И мы все изображены очень похоже. Вот я с моими «чадами», Элизой и Ипполитом, вот гранд-дама с Разумовским в виде благородных зверей, вот «скоты» — сам Костя с Серафимой Клубникиной, вот наши злодей и злодейка пресмыкаются по земле, вот «птицы пернатые» — филин Вася и колибри Зоенька, а Девяткин изображен в качестве якоря!

Шустров серьезно рассматривал шарж.

— Еще есть перспективный жанр кинематографии — анимированный рисунок, — сказал он. — Это картинки, только движущиеся. Тоже надо будет заняться.

— Эй, кто-нибудь, дайте ручку и чернильницу! — велел Ной Ноевич и начал выводить на пустом листе торжественные письмена.

Все сгрудились, заглядывая ему через плечо. Подошел и Фандорин.

Сверху на странице было типографским способом напечатано:

6 (19) СЕНТЯБРЯ 1911 ГОДА, ПОНЕДЕЛЬНИК.

«День независимости, обретенной благодаря феноменальному великодушию благороднейшего АТ.Шустрова: праздновать ежегодно!» — написал Штерн, и все троекратно прокричали «Виват!».

Хотели снова накинуться на благодетеля с поцелуями и рукопожатиями, но тот проворно отступил к двери.

— Должен быть в пять часов на заседании городской думы. Важный вопрос — пускать ли гимназистов на вечерние сеансы в электротеатры. Это почти треть потенциальной аудитории. Откланиваюсь.

После его ухода актеры еще какое-то время повостор-гались, потом Штерн приказан рассаживаться. Все разом умолкли.

Предстояло важное: объявление новой пьесы и, самое главное, распределение ролей. Лица сделались напряженными; с одинаковым выражением, в котором смешивазись подозрительность и надежда, артисты смотрели на руководителя. Спокойнее других выглядели Смарагдов и Аль-таирская-Луантэн, им можно было не бояться невыигрышных ролей. Но все же и они, кажется, волновались.

Вернувшись на свой наблюдательный пункт, Фандорин тоже изготовился, вспомнил слова Ноя Ноевича, что именно в этот момент привычные к притворству лицедеи раскрывают свое истинное «я». Возможно, картина сейчас прояснится.

Известие о том, что труппе предстоит играть «Вишневый сад», энтузиазма не вызвало и обстановки не разрядило.

— А поновее ничего не сыскаюсь? — спросил Смарагдов, и некоторые кивнули. — На что нам драмотборшик, — показат премьер на Фандорина, — коли мы опять берем Чехова? Поживей бы что-нибудь. Позрелищней.

— Где я вам возьму новую пьесу, чтобы там были хорошие роли для каждого? — засердился Ной Ноевич. — А «Сад» отлично раскладывается на двенадцать партий. Сюжет публике известен, это правда. Но мы возьмем революционностью трактовки. О чем, по-вашему, пьеса?

Все задумазись.

— О торжестве грубого материализма над бесполезностью красоты? — предположила Альтаирская.

Эраст Петрович подумал: «Она умна, это замечательно». Но Штерн не согласился.

— Нет. Элизочка. Эта пьеса о комизме интеллигентского бессилия и еще о неотвратимости смерти. Это очень страшная пьеса с безысходным концом, и притом очень злая. А комедией она называется, потому что судьба без-ж&тостно потешается над человеками. Здесь у Чехова, как обычно, все намеками, да полутонами. Мы же доведем каждую недомолвку до полной ясности. Это будет античеховская постановка Чехова! — Режиссер все больше воодушевлялся. — У Чехова в этой драме нет конфликта, потому что во время написания автор был тяжело болен, у него уже не оставалось сил бороться — ни со Злом, ни со Смертью. Мы с вами воссоздадим Зло во всеоружии. Оно станет главным двигателем действия. При чеховской многослойное™ образов и смыслов подобная интерпретация вполне позволительна. Мы придадим психологической размытости персонажей определенность, как бы наведем на фокус, обострим, разделим на традиционные амплуа. В этом и будет состоять новаторство!

— Гениально! — вскричал Мефистов. — Браво, учитель! А кто главный носитель Зла? Лопахин? Погубитель вишневого сада?

— Ишь чего захотел, — усмехнулся Смарагдов. — Ло-пахина ему подавай.

— Носитель Зла — конторшик Епиходов, — ответил «злодею» режиссер, и Мефистов сник. — Этот жалкий человечек — олицетворение пошлого, мелкого зла, с которым кажтый из наших зрителей встречается в жизни гораздо чаше, чем со Злом демонического размаха. Но дело не только в этом. Епиходов еще и ходячий Знак Беды — притом с револьвером в кармане. Его прозвище «22 несчастья». Когда несчастий так много, это страшно. Епиходов — вестник разрушения и смерти, бессмысленной и беспощадной. Недаром персонажи повторяют зловещим рефреном: «Епиходов идет, Епиходов идет». И вот он бродит где-то за сиеной, перебирая струны своей «мандолины». У меня она будет исполнять похоронный марш.

— А кто из женщин несет Зло? — спросила Лис и икая. Штерн усмехнулся.

— Нипочем не догадаетесь. Варя, приемная дочь Раневской.

— Как ло? Она такая славная! — поразился Простаков.

— Вы плохо читали пьесу, Васенька. Варя — ханжа. Собирается уйти на богомолье или в монастырь, а сама кормит божьих странников одним горохом. Ее обычно играют скромной, самоотверженной труженицей, а какая она к черту труженица? Экономка, приведшая имение с роскошным вишневым садом к разорению и гибели. Единственная светлая нота в пьесе — это робкая попытка сближения Пети с Аней, но Варя не дает этому ростку расцвести, она все время начеку. Потому что в царстве Зла и Смерти нет места живой Любви.