Эйдзиро Хисаита - Крах

Умпэй. Что это вдруг?

Сэцуко. Слушай, папа. Тоскливо жить под одной крышей и в то же время не иметь рядом никого, кому можно было бы излить душу. Вот и маме, наверное, как тяжело! Не надо было мне уезжать в Токио… Конечно, в делах я тебе не советчик, но все равно легче, если рядом родная душа… Мне так хотелось бы утешить тебя, ободрить… С Кавасаки я расстаюсь.

Умпэй. Ты хочешь развестись?!

Сэцуко. Да… Я решила это уже давно… Хочу посоветоваться с тобой.

Умпэй. А Кавасаки согласен?

Сэцуко. Ему тяжело, но он говорит, что ничего другого, пожалуй, не остается. Мы с ним много беседовали на эту тему и пришли к единому мнению, только я никак не могла решиться, все жалела его. А теперь наконец решилась.

Умпэй. Гм… (Задумывается.)

Сэцуко. Мне все казалось, я буду тосковать без него, но теперь эти страхи прошли. Я полна новых и светлых надежд…

Входят Кадзуо и Тэруко.

Кадзуо. Что это вы в темноте сидите? (Включает сеет.)

Комната освещается.

Просто чудеса! Поразительно! И откуда только они таких слов понабрались?

Умпэй. Все еще болтают?

Кадзуо. Беда, когда женщина берет на себя роль адвоката.

Умпэй. А все потому, что решила проявить благородство. Глупость, да и только.

Сэцуко. А о чем же переговоры?

Кадзуо. Какие там переговоры! Самонадеянная демагогия, вот и все. Начали с того, что было, когда они арендовали нашу землю. Видимо, наслушались подстрекателей из союза. Получается, будто наша семья богатела за счет нескольких поколений арендаторов и рабочих… Вспомнили времена, когда землю покупали согласно старым законам… Тогда, дескать, давали им ссуды под низкий процент… При кабинете Вакацуки… Дела давно минувших дней… Красивые слова. А теперь жалуются, что их якобы заставили покупать землю втридорога, из-за этого им пришлось влезть в долги…

Умпэй. Х-хм…

Кадзуо. Потом, дескать, началась депрессия и цены на землю резко упали, в чем они тоже считают виновными нас… И вот не прошло и пяти лет, как банк, ссудивший им деньги, конфисковал у них рисовые поля, а заодно и усадьбы. Обобрали их, выходит, до нитки, так что пришлось наниматься на текстильную фабрику, а заработки там низкие, рабочий день очень длинный. Мол, из них выжали все соки, остались кожа да кости, а теперь еще увольняют. И все это говорится с таким запалом, что даже полицейские растерялись…

Умпэй. Чего же они все-таки хотят?

Кадзуо. Требуют гарантий, что увольнений не будет, даже если на фабрике появится новый хозяин. И просят мать поговорить с тобой об этом, пока ты еще глава фирмы!

Умпэй. Что за чушь!

Кадзуо. И еще: выходное пособие, обещанное тобой, – сущий пустяк.

Тэруко. Сэцуко, там ужас что делается. Младенцы мочатся прямо на пол, чай пролили, пол весь мокрый…

Умпэй (с досадой). Попроси маму, пусть скажет, что больна, и кончает с этим делом.

Кадзуо. Да, Тэруко! (Выходит.)

Тэруко. Сэцуко, пойдем со мной! Ты только приоткрой дверь и посмотри… До чего интересно! (Уходит.)

Умпэй (берет газету, но тут же откладывает). Сэцуко! У меня к тебе просьба.

Сэцуко (радуясь ласковому тону отца). Пожалуйста.

Умпэй. Собственно говоря, у меня сейчас… Ну, сама понимаешь… Речь идет о сбережениях мамы… Мне самому неловко заводить разговор об этом. Как ты думаешь, даст она мне взаймы?

Сэцуко. Мама?… Из своих сбережений?

Умпэй. Она копила их добрых два десятка лет, откладывала на случай смерти. Она ведь очень рачительная хозяйка.

Сэцуко. Если у нее и впрямь есть деньги, она, конечно же, даст тебе взаймы.

Умпэй. Мне не хотелось обращаться к ней с такой просьбой, но позарез нужны деньги.

Сэцуко. Я думаю, на маму ты можешь положиться.

Умпэй. Мне, Сэцуко, пятьдесят. Только в этом возрасте человек начинает по-настоящему работать. Нет, я еще не собираюсь сдаваться! Вот уже двадцать лет, как я стал предпринимателем. А ведь вся родня была против того, чтобы я родовые земли превратил в деньги и пустил их в дело. Больше всех возражала тетушка. Но я человек дальновидный, и мне почти все время сопутствовала удача – благодаря войне в Европе сложилась благоприятная конъюнктура… Иногда, разумеется, приходилось идти на риск. По мне здорово ударил кризис тысяча девятьсот двадцать седьмого года, [4]но я блестяще вышел из трудной ситуации, все прямо ахнули. А сейчас, в самом расцвете сил… Как раз теперь депрессия явно идет на убыль… Нет, я еще хочу побороться!.. Не стану рассказывать тебе все подробности, в делах ты мало что смыслишь, скажу одно: ты должна понять – я в критическом положении. Я доставил маме много огорчений, но она все стойко переносила, прекрасно воспитала всех вас и поистине достойна уважения… Конечно, в душе она обижена на меня, это понятно, может быть, даже ненавидит… В нашем доме, ты сама говоришь, не хватает тепла, и это, конечно, моя вина. Но если сейчас мама поможет мне, я стану жить совсем по-другому.

Тоёдзи и горничная вводят в комнату О-Маки. Она близка к обмороку. Вбегает тетушка, вслед за нею – Кадзуо.

Тетушка. Ай-яй-яй, что с тобой?

Тоёдзи. Сюда! Сюда! (Укладывает О-Маки на диван.) Возьми у меня в портфеле виски и налей в чай…

Горничная уходит.

Ну-ну, ничего страшного. Немного нарушено кровообращение. (К Сэцуко.) Развяжи ей пояс! (Всматривается в лицо матери, щупает пульс.)

Все наблюдают за ним затаив дыхание. О-Маки издает слабый стон.

Умпэй. Что там случилось?

Горничная приносит чай. Тоёдзи вливает его в рот матери. О-Маки громко стонет, открывает глаза.

Тетушка. Ну, как ты?

Тэруко. Мама!

Умпэй. Что с тобой?… Ведь у тебя слабое сердце, надо щадить себя.

О-Маки. Ушли? Они ушли?

Тэруко. Да, да, ушли.

Снаружи слышны возгласы: «Да здравствует забастовочный комитет! Ура-а!» Кадзуо закрывает дверь в галерею.

О-Маки. Бестолковые люди…

Кадзуо. Бестолковые? Мягко сказано.

О-Маки. Сам дьявол говорил их устами. Сперва я не принимала их болтовню близко к сердцу… Потом вижу, они суют нос даже в наши семейные дела, плетут разные небылицы… Тут я сообразила, что все это они взяли из повести Ка. Кавасаки, меня бросило в жар… в глазах потемнело…

Тоёдзи иронически смеется.

Тебе смешно, Тоё?!

Умпэй. Ну ладно, успокойся.

Тетушка. Слава богу, все обошлось.

О-Маки. Мне уже лучше. Только зря напугала вас.

Тоёдзи. Вставать пока нельзя. Полежи немного.

Умпэй (смотрит на часы). Маме лучше. Можете идти… Мне надо ей кое-что сказать. А Сэцуко и тетушка пусть останутся.

Тетушка. Я тоже? (Возвращается.)

Остальные уходят.

Умпэй (к О-Маки). Ну, как?

О-Маки (приподнимается). Как будто ничего.

Тетушка. Наконец-то ты пришла в себя. А то я уж не знала, что и делать…