Николай Погодин - Сотворение мира

Во двор входит оборванец, мальчик Кузька.

Что, брат, скажешь? Хлеба?

Кузька. У тебя, кажется, еще не просят.

Глаголин. Ну извини. (Ушел в дом.)

Кузька очарованно смотрит на аккордеон, дотронулся до него. Является Колоколов.

Колоколов. Эй, эй, малый! Ты что?

Кузька. Это чей же такой баян?

Колоколов. Отцы родные, да ведь это же Кузька!

Кузька. Андрей Сергеевич, здорово. Это я… Аккордеон? Заграничный?

Колоколов. Беги скорее в сад, там мать.

Кузька (глянул в сторону сада и обернулся к аккордеону) . Трофейный?

Колоколов. Да.

Кузька. Ну-ка, заиграй.

Колоколов. А тебе очень хочется?

Кузька. Жалко, что ли? Ты заиграй.

Колоколов. Ну, разве что от радости. (Берет аккордеон.) Где же ты скитался, мальчик?

Кузька. Ничего я не скитался. Я, брат ты мой, как барин жил.

Колоколов. Оно и видно.

Кузька. Я же домой ехал… три тыщи километров… поизрасходовался.

Колоколов. В детском доме жил?

Кузька. Была охота. Я, брат, пел.

Колоколов. Да что ты говоришь! В театре, что ли?

Кузька. Была охота. На воле пел, где придется. Партнер на баяне играл, а я пел.

Колоколов. Где же вы баян достали?

Кузька. Где достали? Украли.

Колоколов. Как нехорошо! Могли поймать.

Кузька. Не я крал, партнер. Он ходовой.

Колоколов. Ах, вот как! И что же ты пел?

Кузька. Все, что хочешь.

Колоколов (заиграл) . Знаешь?

Кузька. Знаю.

Колоколов. Рвани… пусть-ка мать услышит.

Кузька. Подумаешь, какое дело! (Запел в мальчишеской манере резкого горлового звука, с острыми ударениями на мягких гласных.)

Является Семеновна, смотрит и еще не узнает сына. Потом тихо опустилась на землю.

(Увидел мать.) Что же ты на земле сидишь? Вот смешная. (Подбежал к ней.) Вставай, мама.

Семеновна. Детеныш ты мой, матку свою поднять хочет. Куда тебе! Сама подымусь! (Поднимается.) Увидала его, и ноги подкосились. До чего ты жалкий, нищий!

Кузька (обида) . И ничего я не нищий.

Семеновна. Грешница — рада, себя не помню. Другой ведь с ним был… меньшенький. Спросить — страшно.

Кузька. А чего спрашивать? Видишь, один, значит один.

Семеновна. Потерялся малый, а?

Кузька. Помер он.

Семеновна (без слез) . Знала. Все разы мне могилка снилась. (Села.) Схоронили?

Кузька. Ну да.

Семеновна. Где?

Кузька. А ну его… квелый он… плачет и плачет… куда ему…

Семеновна. Где схоронили-то?

Кузька. Под Москвой, в лесу. Зимой было дело…

Семеновна (стон) . Ох!..

Кузька. Мам…

Семеновна. И горе и радость великая. Одно другое перемогает… грешница. Ах ты, детеныш мой, — грязный, черный, как трубочист. Бери-ка мыло да марш на речку! До чего ж притерпелись мы к слезам, Андрюша, и к радости привычку потеряли. (Уходит.)

Кузька. Голуби! Дядя Андрей, чьи же это голуби?

Колоколов. Наши, Кузька. Я первую голубятню открыл.

Кузька. Вот мы с тобой тут заживем!

Колоколов. Кум королю, брат солнцу!

Кузька. А ты думаешь, петь по дворам интересно? Дома гораздо лучше.

Входят Семеновна и Глаголин.

Семеновна. Кто ж это такое счастье в дом мне накликал? Ты, Андрюша. Ты первый меня утешил, разговорил. Себя не помню от радости. Ведь тут, по проулку, меня зовут люди «Кузькина мать». Узнала же и я теперь, что такое Кузькина мать. Кузьма, на-ка мыло. Голову крепче три… Нет, уж я тебя сама отскребу. Кузьма, где ты? На голубятне? Ну-ка, за мной, марш на речку.

Кузька скатывается вниз по лестнице.

А то такого разглядеть невозможно. Как вытянулся! Скоро мужиком станет. Теперь нам для них и жить осталось. Кузьма!

Кузька и Семеновна уходят.

Глаголин. Гениальная это сила — дар жизни… Вся премудрость, все тайны… (Прислушался.) Колоколов, послушайте…

В саду запел петух. Глаголин весело переглянулся с Колоколовым.

Стихи я вспомнил… старинные, забытые…

Подвал универмага. Мебель, случайно собранная, В глубине — массивные ступени лестницы, откуда в открытую дверь проникает дневной свет. На улице шумно. Можно услыхать пение, музыку.

Входят Глаголин и Колоколов.

Колоколов. Ну, Георгий Львович, поздравляю! Ведь это что ж такое получается? Пришли вы, можно сказать, первый в город и стали первый человек в широком смысле слова.

Глаголин. Не вы, а мы, Андрюша, мы, мы. О, горе-горькое, мне на митинге записок насовали… сотня, видите! Все это надо разобрать, прочитать, понять. Какой я председатель, когда у этого председателя нет даже портфеля. Андрей, купите мне портфель.

Колоколов. Георгий Львович, где?

Глаголин. Вот и поздравляй друг друга. Портфель… тут спичка серная сейчас проблема. Не забыть сегодня же поставить вопрос о горторге… Но ваше поздравленье, Колоколов, мне очень дорого. Каким вы видели меня в теплушке, помните? Когда же это было? Я и не знаю. Я сам не понимаю, что со мной творится. Я очень устаю к ночи, безумно устаю, неслыханно, но засыпаю, как здоровый человек. Андрей, я не кажусь вам «психом»?

Колоколов. Георгий Львович, бросьте, не надо этих слов, даже в шутку. Разве вы сами не видели, какой овацией вас встретили, когда Старостин сказал, что вы как депутат Совета теперь становитесь председателем?

Глаголин. Милый, не переоценивайте оваций… но вот что дорого… (Все время просматривает записки.) Что такое? Начальник электростанции… потерял трудоспособность, был в концлагере… пишет жена. Тут есть очень важное сообщение, Андрей… Но вот что дорого, мой друг, что Старостин-то из лесу, из немецкого тыла, видел, как мы тут на свой страх и риск орудовали… В обкоме тоже знают. (Вдруг.) Колоколов!

Колоколов. Я.

Глаголин. Забыл, забыл. Нет, с памятью у меня плохо — наверно, на всю жизнь останется. Секретаршу надо. Эдакую злую, въедливую секретаршу, которая тебе покоя не дает ни днем, ни ночью. Колоколов, вы секретарь горкома комсомола!