Антон Макаренко - Мажор

Голоса: Ну…

Воргунов: Да. Ведь тут все дело в знании и честности. Если ты не знаешь свойств бокелита, не смей браться за конструирование бокелитовых деталей. Или посмотри в справочник. Вы понимаете, молодые люди? Это ведь халтура, это мошенничество, портачество. Люди не уважают ни себя, ни математики, ни работы, ничего. Какой энтузиазм может им помочь?

Молчание.

Воргунов: Вот и все. Можно продолжать мой путь?

Собченко: Нет, минуточку. Вот бакинцы выполнили пятилетний план в два с половиной года. Разве это не энтузиазм?

Воргунов: Да нет! Подобрались хорошие, честные, уважающие себя работники. Они всегда одинаковы — и с энтузиазмом и без энтузиазма. А сволочь всегда есть сволочь, и нечего призывать ее к подвигам. Дать стрихнина — и все.

Жученко: А вот вы не правы, так не правы! Нас тогда всех стрихнином потравить нужно было…

Воргунов: Почему… вас?

Жученко (смутился) : Да… так. Мы, тоже, знаете… всяко бывало.

Гедзь: Да это же известно, чего там скрывать. Мы, товарищ Воргунов, были, как бы это выразить… не так, чтобы очень честные…

Воргунов: На работе?

Гедзь: Нет, не на работе…

Воргунов: Меня интересует только работа, а если вы там от любви или от голода… ну так это… это другое дело, совсем другое дело… Ну, я плыву дальше… (Он уходит несколько расстроенный и сгорбленный.)

Гедзь: Здорово завернул.

Шведов: Он правильно сказал. Конечно, нужны прежде всего точность и освоение техники.

Клюкин: И энтузиазм!

Шведов: Вот для него как-то места не находится.

Клюкин: Жалко, что я на посту стою. А то я треснул бы тебя прикладом по голове за такие разговоры, хоть ты и секретарь.

Собченко: Давай я за тебя постою, а ты тресни…

Шведов: Постойте, чем неправильно?

Клюкин: А ты понимаешь? Точность ему показали. А раньше он о точности не слышал? И у буржуев есть точность.

Гедзь: Ты точности дай волю… Они с тебя и шкуру стянут по всем правилам математики. Точность у них называется расчетом…

Собченко: А этот дед тоже, видно, такой… буржуазный…

Клюкин: Ты этого деда не знаешь, так и молчи…

Собченко: А что? Почему не знаю?.. Вот он говорит…

Гедзь: Он чудак.

Клюкин: Он чудак только снаружи… и бывает… такое закручивает. А на самом деле он у нас тут первый энтузиаст.

Собченко: О!

Зырянский: Ты тоже, Клюкин, закручиваешь…

Клюкин: А ты смотри. Мы вот с тобой смеемся, а он, смотри, какой черный ходит. Думаешь, отчего это? Он душой болеет…

Собченко: Это еще ничего не значит.

Блюм входит.

Жученко: Соломон Маркович, энтузиазм нужен или не нужен?

Блюм: Ну, это как сказать… Если что-нибудь получить, так почему, пожалуйста, энтузиазм нужен, это хорошее дело… А то другой получит, а ты будешь стоять как из кулька в рогожку. Ну, а если платить, например, так зачем тебе энтузиазм? Если тебе есть чем платить, так с тебя возьмут, не беспокойся, ну, а если тебе нечем платить, так нужно тихонько сидеть и не кричать, для чего тебе этот самый энтузиазм…

Смех.

Шведов: Вот это я понимаю. Ну, а если в работе?

Блюм: И в работе так: когда ты умеешь что-нибудь делать, так пожалуйста… А когда не умеешь, так кому ты нужен с твоим энтузиазмом. Не мешай другому — и все.

Шведов: То же самое.

Блюм: Что, то же самое?

Жученко: И Воргунов так говорит.

Блюм: Ну, так он же образованный человек, потому так и говорит.

Собченко: Соломон Маркович, где вы были целый день?

Блюм: У Соломона Марковича нет письменного стола, так он целый день бегает. А тут еще эту старую столярную на меня набросили.

Гедзь: Соломон Маркович, вы эту столярную скорее разбирайте.

Блюм: Кого разбирать, что вы говорите? Я на ней еще заработаю полмиллиона.

Собченко: Не заработаете, она сгорит раньше.

Блюм: Ну, что вы!

Жученко: Все коммунары говорят, что сгорит. Дня такого нет, чтобы там что-нибудь не загорелось.

Блюм: Вы знаете, я и сам так думаю. Даже ночью спать не могу… Ой! (Ушел наверх.)

Зырянский: Ну, ребята, переодеваться, скоро будут ужин давать. (К Лаптенко.) А ты как, привык ужинать? (Ребята расходятся.)

Лаптенко: Три дня ничего не ел.

Зырянский: Какой же ты беспризорный после этого? Мы таких не принимаем.

Лаптенко: А как же?

Зырянский: А ты не знаешь как? Ты что сегодня спер на базаре?

Лаптенко: Я?

Зырянский: Ну да…

Лаптенко: Так… только подметки… пару.

Зырянский: Где ж они?

Лаптенко: Кого, подметки?

Зырянский: Да.

Лаптенко: Прошамал.

Зырянский: То-то же. А то: «Три дня не ел». Дураком прикидываешься. Ты если в коммуну поступаешь, так брехать брось. (Ушел

в столовую.)

Наташа (входит) : Здравствуй, Вася.

Клюкин: О, Наташа, здравствуй, как это ты?

Наташа: Пришла проведать. К девочкам некого послать?

Клюкин: Да ты иди прямо в спальню. Там все.

Наташа: А кто дежурный сегодня?

Клюкин: Зырянский.

Наташа: Ой, вот не повезло…

Клюкин: Да ты не бойся, иди, что он тебе сделает?

Зырянский и Синенький выходят из столовой.

Зырянский: О, а вы чего пожаловали?

Наташа: Нужно мне…

Наверху Ночевная и Деминская.

Зырянский: Скажите, пожалуйста, — «нужно». Убежала из коммуны, значит, никаких «нужно».

Ночевная: Наташа, ой, какая радость! Наташенька, миленькая! (Обнимает) .

Зырянский: Я вас всех арестую! Какая радость? Она убежала из коммуны!

Деминская: Убежала, что ты выдумываешь! Не убежала, а замуж вышла. Наталочка, здравствуй!

Синенький (бросается на шею Наташе) : Наталочка, ах, милая, ах, какая радость!!!

Наташа (смеется) : Убирайся вон, чертенок!

Зырянский: Нечего ей здесь околачиваться. Я ее не пущу никуда. Раз убежала из коммуны — кончено. И из-за чего? Из-за романа.

Наташа: Как это убежала? Что я — беспризорная, что ли? Я пять лет в коммуне.

Зырянский: Пять лет, тем хуже, что ушла по-свински… Для тебя донжуаны лучше коммунаров.

Наташа: Какие донжуаны?

Зырянский: Петька твой — донжуан.

Синенький: Дон-Кихот Ламанчанский!