Эмиль Брагинский - Ирония судьбы, или С легким паром

— Проблемная песня… — усмехнулась Надя.

— А я ведь гитару-то взял не зря. Теперь вы, как радушная хозяйка, должны отплатить мне тем же… Спойте, пожалуйста. — И Лукашин протянул Наде гитару.

Надя взяла гитару, но петь не собиралась.

— Вам же не нравится, как я пою…

— Нравится… я врал… я вру…

— Всегда?

— Почти! — улыбнулся Лукашин и подошел к портрету Нади, который стоял за стеклом книжного шкафа рядом с фотографией Ипполита.

— У вас хорошая фотография!

— Обычно на фотографиях я получаюсь скверно, но эта мне тоже нравится… Хотя ей уже десять лет…

— Вы нисколько не изменились, — галантно заявил Лукашин.

— Опять врете?

— Почти нет…

— А вы где работаете? — спросила Надя.

— В районной поликлинике. Принимаю больных. Иногда по тридцать человек в день.

— Надоедает?

— Конечно, — согласился Лукашин. — Но что же делать? Они ведь больные. Их надо лечить.

— Ладно. Уж так и быть, спою вам, — вдруг согласилась Надя. — Хотя вы этого не заслуживаете.

И она негромко запела на прекрасные цветаевские слова.

Когда Надя кончила петь, Лукашин сказал неожиданно:

— Надя, у меня к вам просьба… Может быть, дерзкая…

— Какая?

— Вы не обидитесь?

— Постараюсь.

— И не прогоните меня?

— Если я до сих пор этого не сделала… Вы хотите, чтоб я еще спела? — улыбнулась Надя.

— Нет… Надя, можно, я выну из шкафа фотографию Ипполита и порву ее?

— Нет, нельзя… — холодно отказала Надя.

— Неужели вы огорчены, что Ипполит ушел? — Голос Лукашина звучал подавленно.

— Зачем вам это знать?

— Нужно.

— Огорчена, — с вызовом ответила Надя. — Да!

— Вы в этом уверены?

Надя промолчала…

— Сколько вам, тридцать два? — бестактно спросил Лукашин.

— Тридцать четыре…

Когда Надя Лукашина (до замужества Шевелева) сдавала в чистку пиджак мужа, она обнаружила в кармане этот исторический счастливый билет. Она отдала его в окантовку и повесила над кроватью.

Эта этикетка с той самой бутылки, которую распили в бане Лукашин и его друзья. Авторы книги по спекулятивной цене выкупили уникальную бутылку у банщика, когда он вез тачку с пустыми бутылками к пункту приема посуды.

— Тридцать четыре… — задумчиво повторил Лукашин. — А семьи все нет, ну не складывалось. Бывает. Не повезло. И вдруг появляется Ипполит, положительный, серьезный. С ним спокойно, надежно. За ним как за каменной стеной. Он ведь, наверно, выгодный жених. Машина, квартира. Подруги советуют: смотри, не упусти…

— А вы, оказывается, жестокий!..

— Хирург. Мне часто приходится делать людям больно, чтобы потом они чувствовали себя хорошо.

— А вы жалеете своих больных?

— Конечно… — пожал плечами Лукашин.

— А я себя тоже иногда жалею, — грустно улыбнулась Надя. — Приду домой вечером, сяду в кресло и начинаю себя жалеть. Но это со мной редко бывает…

— И вы ни разу не были замужем?

— Была. Наполовину.

— То есть как? — Лукашин даже растерялся. — На какую половину?

— А так… Встречались два раза в неделю… В течение десяти лет… С той поры я не люблю суббот и воскресений. И праздников тоже. На праздники я всегда оставалась одна.

— Он был женат? — догадался Лукашин.

— Он и сейчас женат.

— И вы, — с видимым усилием спросил Лукашин, — его до сих пор любите?

— Нет! — твердо ответила Надя. Уловила пристальный взгляд Лукашина, улыбнулась: — Нет! Давайте лучше пить кофе!

— А я у женщин успехом не пользовался, еще со школьной скамьи! — Лукашин пришел в хорошее расположение духа. — Была у нас в классе девочка, Ира, — ничего особенного… но что-то в ней было. Я в нее еще в восьмом классе… как говорили… втюрился. А она не обращала на меня ну никакого внимания. Потом, уже после школы, она вышла за Павла…

— С которым вы пошли в баню и вместо которого улетели в Ленинград? — уточнила Надя.

— За него, родимого… — подтвердил Лукашин. — Меня, конечно, пригласили на свадьбу. Я сильно переживал, встал и сказал тост: «Желаю тебе, Ира, поскорей уйти от Павла ко мне. Я тебя буду ждать!» Со свадьбы меня, конечно, вытурили. Был большой скандал!

— А теперь вы с Павлом близкие друзья?

— Почему теперь? Всю жизнь. Он же не виноват, что она его выбрала Именно к ней он должен был прилететь в Ленинград встречать Новый год Она здесь в командировке.

— Бедная Ира! Значит, она тоже пострадала!

— Почему тоже? — обиделся Лукашин. — Я себя, например, не чувствую пострадавшим! — И, улыбнувшись, добавил: — И с удовольствием пойду варить кофе…

— Почему вы? — удивилась Надя.

— Поете вы на самом деле славно! — озорно констатировал Лукашин. — А вот готовить совершенно не умеете! Ваша заливная рыба — это не рыба… Стрихнин просто!..

— Но вы же меня хвалили! — ахнула Надя.

— Я подхалимничал…

— Вы не слишком вежливы… — нахмурилась хозяйка. Ведь каждая женщина убеждена, что именно она готовит превосходно.

— Это правда, — согласился Лукашин. — Я вообще себя не узнаю. Дома меня всю жизнь считали стеснительным. Мама всегда говорила, что на мне ездят все, кому не лень, а приятели прозвали тюфяком.

— По-моему, они вам льстили! — сухо заметила Надя.

— Я сам был о себе такого же мнения…

— Вы явно скромничали, — насмешливо добавила Надя.

— А теперь я чувствую себя другим, более…

— Наглым! — саркастически вставила Надя.

— Зачем же так? — огорчился Лукашин. — Нет, смелым… Более…

— Бесцеремонным! — с той же издевкой вновь подсказала Надя.