Бернард Шоу - Назад к Мафусаилу

Циничное равнодушие британских политиков к судьбам отечества зашло так далеко, что они передали бразды правления иностранцам, неграм и китайцам. Парламент по-прежнему пополняется хорошими ораторами, «недостаточно безумными для какой бы то ни было деятельности, кроме парламентской». Зато появились первые долгожители из числа наименее, казалось бы, интересных персонажей II части. Прожитые ими столетия расширили их опыт, углубили знания, придали мудрость и значительность их словам. Ненависть и страх, которые они внушают окружающим, приводят их к решению удалиться от света и положить начало племени долгожителей; новые люди будут неспособны питать столь слепые и злобные чувства. Эта часть связана с общим замыслом очень формально и существует только для того, чтобы подготовить великое чудо IV части («Трагедия пожилого джентльмена»), где долгожителей, как показывает Шоу, стало уже так много, что они ведут обособленное существование и оторваны от людей, обреченных на жалкие три четверти века.

Хотя действие происходит в 3000 г., через 800 лет, все политические злоупотребления и несовершенства, свойственные миру «краткожителей», цветут ярким цветом. Обман, фарисейство, пошлый снобизм, напыщенная фразеология, прикрывающая уродливо разросшееся корыстолюбие, — все осталось прежним. Отдаленный потомок Каина — Каин Адамсон Карл Наполеон, император Турании, — олицетворяет бедствия и преступления войны, которая так же обрекает миллионы на страх и смерть, как тысячу лет назад; наследник политического авантюризма Лубина и Берджа, посланник из Багдада, так же лжив, угодлив, низок и ограничен, как его предшественники. Шоу считает важным довести до сознания своих читателей, с какой неизбежностью и спустя две тысячи лет повторяются у людей, не поддавшихся биологическому «скачку», старые безумства и старые заблуждения. Напротив, долгожители ведут осмысленное и рациональное существование. Материальные основы его не ясны, но Шоу позволяет уловить очень высокую степень развития техники и человеческих отношений.

Немногие комические эпизоды пьесы обусловлены полным отсутствием взаимопонимания между теми, кто осужден на разные сроки жизни. Долгожители лишены юмора, не видят никакого смысла в метафорах, не знают толка в поэзии, традиции, в оттенках чувств и переживаний; они деловиты, практичны, уверены в себе и в непоколебимой разумности своего мира. «Краткожители» между тем суетны, тщеславны, склонны к фразе и всяческой пышности словоупотребления. Смехотворные недоразумения между ними говорят о полной разобщенности их внутренних миров. Долгожители у Шоу занимают по отношению к своим менее удачливым современникам позицию двусмысленную: устраивая для людей старого типа великолепные, поражающие ужасом зрелища, чтобы внушить им доверие к своим пророчествам, высокоорганизованные новые люди спокойно обдумывают возможность ликвидации «краткожителей».

Безусловные неудачи этой части заключены в ее непомерных длиннотах и в удивительной непривлекательности и бесчеловечности созданных драматургом образов долгожителей. В число приписанных им совершенств Шоу «забыл» включить гуманность, терпимость, снисхождение к ближним. Они невозмутимо обсуждают убийство неудачных экземпляров из себе подобных и с плохо скрываемым отвращением общаются с пришельцами из старого мира. Когда пожилой джентльмен умирает под безжалостным взглядом оракула — умирает потому, что не хочет и не может больше вернуться к своим и жить ложью, которой они опутаны, — читателю остается неясным, какие духовные ценности долгожителей вызвали восхищение гостя.

Недоумение не только не рассеивается, но и углубляется в последней части пенталогии, озаглавленной «За пределами, доступными мысли». Забавна истинно свифтовская точность, которой обозначено время действия: 31920 год! Долгожители уже давно завладели всей планетой; жизнью правит наука, не допускающая такого варварства, как деторождение; новое потомство появляется на свет уже взрослым и проводит четыре безоблачно бездумных года в любовных и музыкальных играх, танцах и увеселениях, пока не наступает пора зрелости и возрастающего интеллектуализма. Эмоции вытесняются, чувственность преодолевается, «древние» предаются высоким радостям чистой мысли и мечтают об освобождении от бренной оболочки и слиянии с бесплотным миром разума.

Таким образом, идеалом оказывается отвлечение от всякой субстанции, отождествление личности с раскрепощенным от материи духом, то есть фактически переход человека в нечеловеческое состояние и тем самым отрешение от обычного земного счастья; вместе с тем в конкретном художественном воплощении «древние» настолько отталкивают своим внешним безобразием и холодной умственностью, не допускающей ни одного естественного, спонтанного движения души, что они воспринимаются скорее как предупреждение, чем вожделенная цель не то длительной эволюции, не то мгновенного «скачка». Хотел Шоу того или не хотел, но у его «древних» есть заметное семейное сходство со свифтовскими струльдбругами, хотя Шоу, в отличие от своего предшественника, награждает их ясным и не затемненным годами умом, устремленным к познанию бесконечности.

В отождествлении совершенства с отрешенностью от земного, в нетерпеливом ожидании того счастливого дня, когда «людей не будет и будет только мысль» и тем самым «жизнь вечная», Шоу, вольно или невольно, отвергает не только социального человека, но и человека как известную нам биологическую особь. Если идеал Шоу оказывается настолько удаленным от реальных возможностей человеческой природы, если он означает разрыв с реально воображаемыми формами ее существования, то вполне очевидно, будущее связывается для писателя с появлением породы людей настолько новых, что их соблазнительно назвать антилюдьми.

Эти «антилюди» (в пьесе они «древние») и представляются самой большой неудачей пенталогии. Хотя она одушевлена верой в возможность возрождения, в создание нового и подлинно высокого строя жизни, однако этот строй и те, кто представляет его, настолько отрицают самую сущность человеческую, какой воспринимается она нашим сознанием, что нельзя не увидеть в ней полного неприятия того биологического вида, который мы привыкли называть Homo sapiens. Остается только утешаться тем, что Шоу уповает на безграничные силы духа, мысли, на энергию вечного стремления и неудовлетворенности, которым, по законам чистого идеализма, суждено породить новую материальную действительность «В конце концов воображение само создает реальность» [29].

Мир, встающий на страницах пьесы Шоу, свободен от проклятия войны и угнетения человека человеком, но он удивительно безрадостен и механически регламентирован. Вслед за Платоном Шоу изгоняет из него поэтов и творцов; в 31920 г. они, правда, еще существуют, но играют жалкую роль. Музыка звучит только как аккомпанемент юношеских игр будущих долгожителей, скульптура нужна для изготовления красивых игрушек («кукол»), а попытки мастера запечатлеть уродливые черты мыслящих «древних» вызывают отвращение молодых.