Август Юхан Стриндберг - Игра снов

Начальник карантина (закрывает ему рот рукой). Молчи, молчи!

Поэт. Вот так все говорят! А когда я молчу, они приказывают: говори! Нет сладу с людьми!

* * *

Дочь (подходит к Лине). Излей свои жалобы!

Лина. Нет, я не смею, только хуже будет!

Дочь. Кто так жесток?

Лина. Я не смею сказать, потому что меня побьют!

Поэт. Вот как бывает! Но я скажу, даже если Мавр выбьет мне зубы!.. Я скажу, что порой царит несправедливость... Агнес, дочь бога! Ты слышишь музыку и танцы там, на пригорке? Прекрасно!.. Сестра Лины вернулась из города, где она сбилась с пути, ты понимаешь... Сейчас забивают откормленного теленка, а Лине, которая оставалась дома, приходится таскать ведро и кормить свиней!..

Дочь. В доме радость, ибо заблудшая душа сошла с дурного пути, а не только потому, что она вернулась домой! Учти это!

Поэт. Но тогда устраивайте балы с ужином каждый вечер в честь безупречной труженицы, никогда не сбивавшейся с пути, давайте!.. Но нет, вместо этого Лине в свободное время надо ходить в молельный дом и выслушивать попреки в том, что она несовершенна! Это справедливо?

Дочь. На ваши вопросы так трудно отвечать, ибо... столь много непредусмотренных случаев...

Поэт. Это понял и халиф Гарун-аль-Рашид Справедливый! Неподвижно восседая на троне, он не глядел вниз, не видел, каково там живется! Но наконец до его высочайших ушей долетели жалобы. И тогда в один прекрасный день он сошел с трона и, переодевшись, незаметно смешался с толпой, дабы посмотреть, как обстоят дела со справедливостью.

Дочь. Я надеюсь, вы не считаете меня Гаруном Справедливым?

Офицер. Давайте поговорим о чем-нибудь другом!.. А вот и гости плывут!

Слева в проливе появляется белый парусник, нос которого украшен головой дракона, с голубым шелковым парусом на золотой рее и розовато-красным вымпелом на позолоченной мачте. У руля сидят, обняв друг друга за талию, Он и Она.

Посмотрите, какое полное счастье, какое безграничное блаженство, торжество юной любви!

Он (вставая во весь рост, поет).

Пою тебе, залив прекрасный, где юности годы цвели и первые сны розами были полны, я вновь пред тобой, одиночества дни миновали! Бухты и рощи, небо и море, привет ей пошлите! Любовь моя, невеста моя! Солнце мое и жизнь!

На причалах Бухты Красоты салютуют флагами, из вилл и с берега машут белыми платочками, над проливом звенят аккорды арф и скрипок.

Поэт, Глядите, какой свет они излучают! Послушайте, как звенит море! Эрос!

Офицер. Это Виктория!

Начальник карантина. И что дальше?

Офицер. Это его Виктория, у меня моя! И мою никому увидеть не дано!.. Подними карантинный флаг, а я выберу сеть!

Начальник карантина машет желтым флагом.

(Выбирает канат, так что лодка поворачивает к Проливу Стыда.) Эй, там!

Он и Она, только сейчас заметив жуткий пейзаж, в ужасе.

Начальник карантина. Да уж! Нелегко! Но сюда обязаны заворачивать все, все, приезжающие из зараженных областей!

Поэт. Как вы можете говорить такое, делать такое, видя двух любящих людей! Не трогайте их! Не касайтесь любви; это государственное преступление!.. Горе нам! Все прекрасное втаптывают в землю, в грязь!

Он и Она сходят на.берег, печальные и пристыженные.

Он. Горе нам! Что мы сделали?

Начальник карантина. Не обязательно что- то делать, чтобы попасть в мелкие неприятности, уготованные жизнью!

Она. Как скоротечны радость и счастье!

Он. Сколько нам придется здесь задержаться?

Начальник карантина. Сорок дней и ночей!

Она. Лучше утопиться в море!

Он. Жить здесь, среди выжженных гор и свинарников?

Поэт. Любовь побеждает все, даже серный дым и карболку!

Начальник карантина (зажигает печь; из нее поднимаются синие серные пары).Я зажигаю серу! Пожалуйте, входите!

Она. О! Мое синее платье потеряет свой цвет!

Начальник карантина. И станет белым! И твои красные розы тоже побелеют!

Он. И твои щеки! За сорок дней!

Она (Офицеру). Тебе это доставит радость!

Офицер. Вовсе нет!.. Твое счастье, правда, стало источником моих мук, но... это ничего — я теперь получил докторскую степень, работаю домашним учителем там, напротив... хо-хо, да-да, а осенью получу место в школе... буду учить с мальчиками уроки, те же самые уроки, что учил все свое детство, всю свою юность, и теперь буду учить, те же уроки, всю свою взрослую жизнь и под конец всю старость, те же уроки: сколько будет дважды два? Сколько двоек без остатка в четырех?.. И так до пенсии, когда время будет тянуться в ожидании обеда и ужина, в ожидании газет,— пока меня наконец не свезут в крематорий и не сожгут...

У вас здесь случайно нет пенсионеров? Это почти столь же ужасно, как дважды два четыре: начинать учиться, уже получив докторскую степень, задавать одни и те же вопросы до самой смерти... (Мимо идет, заложив руки за спину, пожилой господин.) Посмотрите, вот идет пенсионер, он проводит жизнь в ожидании смерти; наверное, капитан, не дослужившийся до майора, или нотариус, не ставший асессором, — много званых, но мало избранных... Он ждет завтрака...

Пенсионер. Не завтрака, а газеты! Утренней газеты!

Офицер. А ему всего пятьдесят четыре года; он еще двадцать пять лет может так ходить, ожидая завтрака и газеты... Разве это не ужасно?

Пенсионер. Что — не ужасно? Что, что, что?

Офицер. Да пусть ответит тот, кто может!.. А я буду зубрить с мальчиками дважды два четыре! Сколько двоек без остатка в четырех? (В отчаянии хватается за голову.) А Виктория, которую я любил и потому желал ей самого большого счастья на земле... Теперь она счастлива, счастлива как умеет,* а я страдаю... страдаю, страдаю!

* * *

Она. Неужели ты полагаешь, будто я могу быть счастливой, видя твои страдания? Как ты смеешь так думать? Быть может, то, что я проведу здесь сорок дней и ночей, утишит твою боль? Признайся, утишит?

Офицер. И да и нет! Я не могу наслаждаться, когда ты страдаешь! О!

Он. А ты думаешь, мое счастье может быть построено на твоих мучениях?

Офицер. Жалко нас — всех! О!

Все (простирая руки к небу и издавая крик боли, напоминающий диссонирующий аккорд). О!

Дочь. Вечный, услышь их! Жизнь жестока! Жалко людей!

Все (как раньше). О!

* * *

На сцене на миг полное затемнение, в течение которого все присутствующие исчезают или меняют места. Когда зажигается свет, на заднем плане виден берег Пролива Стыда, но теперь он в тени. Пролив посредине, а на переднем плане Бухта Красоты, оба ярко освещены. Справа — угол курзала, с открытым окном, внутри — танцующие пары. На пустом ларе снаружи стоят, обняв друг друга за талию, три горничные и смотрят на танцы. На крыльце дома — скамейка, на которой сидит Дурнушка Эдит, с непокрытой головой, грустная, с взлохмаченными волосами. Перед ней — раскрытое пианино.