Бранислав Нушич - Опечаленная родня

Трифун. Так тебе и надо, коли ты висишь на чужой ветке!

Прока. Не помогло мне все это!

Трифун. Знаешь, как, вероятно, решил покойный? Хватит этому князю Проке Беляеву и трех тысяч! Столько тебе и выделил.

Те же и Сарка.

Сарка (одета в кричащее красное или пестрое платье, в шляпе, отделанной цветами или лентами). Добрый день, опечаленная родня! Добрый день! Как поживаете, что поделываете?

Симка, Вида, Гина. Ю-у, Сарка?!

Вида. Что с тобой?

Сарка. Как, что со мной? Пусть тетка носит траур, а не я. За две тысячи динаров я восемь дней носила траур – хватит с него!

Гина. Ей-богу, Сарка, ты верно говоришь! Не знаю, зачем и я оделась во все черное, неужели за ничтожные его три тысячи динаров? С ума я сошла, что ли? (Сбрасывает черный платок, который был у нее на шее, встает, достает цветок из вазы и прикалывает к волосам). Правильно говорит Сарка, пусть тетка о нем печалится!

Трифун. Эй, женщины, не слишком ли рано? А если сейчас придет Агатон и сообщит нам, что адвокат согласился опротестовать завещание?!

Сарка. Разве трудно добежать до дома и снова надеть траур?

Трифун. А ты, Гина, снимешь цветок и снова ударишься в слезы?

Гина. Конечно!

Сарка (женщинам). По правде сказать, сестры, для меня траур – чистый убыток. Все думают, что я в отчаянии, и глядят на меня с каким-то уважением. А зачем мне их уважение, очень нужно мне их уважение!

Вида. Ну да!

Сарка. Помню, когда я в первый раз овдовела, вертелся около меня какой-то учитель, а я в трауре. Он мне говорит: «Хотелось бы мне, госп-а Сарка, сказать вам кое-что, но не могу, потому что уважаю вашу печаль». А какого дьявола мне нужно, чтобы он уважал мою печаль, пусть лучше скажет, что ему надо. Подумаешь, воспитанный человек: уважает печаль!

Те же и Агатон.

Агатон входит с улицы.

Все (с любопытством окружают его, задают вопросы все сразу). Ну? Был там? Что он сказал?

Агатон. Сейчас, сейчас расскажу вам!

Все. Говори скорее!

Агатон. Так вот, все пропало!

Все (разочарованно). Что?!!

Агатон. То, что я вам говорю!

Прока. Мы проиграли?

Агатон. Проиграли!

Все (глубоко разочарованные). Ах!!!

Mича. Как проиграли? Почему проиграли?

Агатон. Мы не можем опротестовать завещание.

Прока. Не понимаю, почему не можем?

Агатон. Потому, что завещание совершено на законном основании, и потому, что существует законный наследник.

Сарка. Разве внебрачная дочка может быт законной?

Агатон. Адвокат говорит: «Благодарите бога, что он оставил вам хотя небольшие суммы, потому что имел право не оставить и их».

Мича. Хорошо, пусть так, но я не понимаю, почему бы нам не начать дело?

Агатон. Можно начать дело, кто говорит, что нельзя! Можем уплатить адвокату, можем оплатить судебные пошлины, но, запомни, если доктор Стоянович говорит, что нам ничего не поможет, значит, ничего не поможет.

Прока. Откровенно говоря, Агатон, у меня это не вмещается в голове. Как так, мы, его родня, – не можем опротестовать завещание! Этого я не могу понять!

Агатон. Адвокат говорит, что мы не являемся прямыми наследниками; если бы появился прямой наследник, он бы еще мог.

Танасие. Не понимаю, почему, например, я не являюсь прямым наследником!

Агатон. Не являешься, Танасие, вот и все. И никто из нас не является. Возьми хоть Сарку, прямая она или не прямая?

Сарка. Кто, я?

Агатон. Ты – не прямая.

Сарка. Прошу тебя, Агатон, перестань, наконец, говорить мне такие вещи. Я лучше знаю, прямая я или не прямая.

Агатон. Ты этого не понимаешь, это выражение юридическое!

Сарка. А если оно юридическое, то скажи его Симке и Гине с Видой, а не обращайся с ним ко мне.

Прока. Хорошо, Агатон. А прочитал адвокат копию завещания?

Агатон. Прочитал, слово в слово.

Прока. Неужели он не отыскал ни единого слова, за которое можно было бы ухватиться?

Агатон. Наоборот, сказал: «Уберите руки!»

Прока. Ух, ей-богу, покойный зарезал нас, прямо-таки зарезал!

Танасие. А меня зарезал и схоронил. Можете, если захотите, уже сейчас прийти на мою панихиду.

Вида. Что же ты, Агатон, рассказывал нам, будто покойный был добрый и благородный человек?

Агатон. Да, говорил так, когда, подобно вам, надеялся на него!

Трифун. Уважаемый! Знаю я хорошо его уважение!

Танасие. Это был, братья и сестры, самый обыкновенный ростовщик. Подумайте только, с меня брал проценты!

Агатон. С тобой он поступил еще по-божески. Если и брал с тебя, то не больше двадцати процентов, а с других он драл шкуру, с живых шкуру драл.

Танасие. Отнимал и рвал у бедняка.

Прока. Нет человека, который не пострадал бы от него.

Вида. Боже мой, у него не было сердца!

Гина. Ни сердца, ни души!

Трифун. Откровенно говоря, покойный был настоящий ворюга.

Агатон. Ворюга, конечно, ворюга, прости господи его душу! Мне известно, что он заставил несчастного Симу Йовановича дважды заплатить по одному векселю. Стонал тот и заклинал, – ведь это не шутка. – двадцать две тысячи динаров! Человек заплатил, но Мата не вернул старый вексель, вытащил его на свет и снова потребовал уплаты. Человек плачет, божится, рвет на себе волосы, бьется головой о стену, а покойный и слышать ничего не хочет, говорит: «Плати!»

Танасие. Знаю. Пришел я к нему, как к человеку и родственнику, говорю: «Нет у меня», а он, как разбойник, кричит? «Плати!»

Mича. А мне он не постеснялся отказать в деньгах. Понадобились мне однажды три-четыре тысячи динаров. И, подумайте, он мне сказал: «Не дам!».

Танасие. А мы еще вчера его хвалили изо всех сил.

Прока. Видишь ли, вчера было так, а сегодня иначе.

Танасие. Не вижу разницы: каков покойный был вчера, таков он и сейчас.

Прока. Я ведь не говорю; что он был иной, – вчера мы были другие!

Трифун. Хотел бы я знать, какие у нас были основания надеяться, если известно, что покойный настоящий негодяй. Ни на что не могли мы надеяться!

Танасие. Я, братец, утверждаю, что он нас ограбил.

Трифун. Если он вас ограбил, то ограбил при жизни, а меня он ограбил после смерти. Мертвый ограбил, из могилы! Завещал мне три тысячи динаров и не постеснялся в завещании написать: «Моему родственнику Трифуну Спасичу три тысячи динаров, каковую сумму он получил под расписку четырнадцатого февраля прошлого года». Попросил его как человека одолжить мне три тысячи динаров, а он эту сумму оставил мне в качестве наследства.

Вида. Но скажите мне, ради бога, как этому человеку не стыдно было открыто признаться, что у него есть внебрачная дочь; ведь это позор даже для покойника!

Сарка. О, в этом отношении у него не было чести, и, если говорить откровенно, то покойный, прости его господь, был в этом отношении настоящая свинья.