Владимир Голышев - Пьесы

Пауза.

А даст, как попросит.

Николай Николаевич потерял интерес к брату и переключился на какие-то совсем другие мысли. Он быстрыми шагами ходит по сцене, азартно потирая руки и щелкая костяшками пальцев. Походит вплотную к Распутину сжимает его плечи и пристально смотрит в глаза.

Николай Николаевич (задумчиво) : Да тебя, брат, в Царском Селе с фонарями ищут! Там такие пациенты – любо-дорого.

Переглядывается со Станой. Та понимающе кивает, о чем-то шепчется с Милицей и быстро уходит. Николай Николаевич подходит к подносу, брезгливо отодвигает в сторону крест Гермогена и оценивающе смотрит на ворох купюр.

(задумчиво) Я гляжу святые отцы раску́порили закрома-то свои.

Распутин (прежним тоном просителя, но уже лениво, без особого интереса) : Це́ркву в Покровском ставить будем. Це́рква у нас худая. Иная изба краше.

Николай Николаевич (Милице) : Надо бы поучаствовать.

Милица понимающе кивает и ловко извлекает из кармана мужа, находящегося в прострации, пухлый бумажник.

Распутин (останавливает) : Благодарствую. Набрано уже. С избытком.

Милица с видом оскорбленной невинности прижимает к груди пачку в банковской упаковке. Судя по бегающим глазам, она лихорадочно подыскивает аргументы, чтобы убедить Распутина взять деньги. Аргументы находятся.

Милица (соглашается) : В первую голову бывает дом Божий. Это так. (возвышенно) Но досто́ит забот и дом людской! Святилищу не предстова́ло стоять под спудом, Григорий!

Николай Николаевич (перебивает, нетерпеливо) : В конце концов, мы тебя ангажируем – отрываем от семьи, от хозяйства. Наш долг – обеспечить достойную компенсацию.

Милица почти насильно вкладывает в руки Распутину деньги.

Милица (не давая опомниться) : Это милость не тебе, Григорий. Нет! Это для переда́ния хозяйке твоей.

Распутин не сопротивляется.

Распутин (пожав плечами) : А, давай. Не последние чай. (декламирует) "Всякое даяние благо, и всякий дар соверше́н свыше есть". Будет Прасковье забава. Развернется теперь – дом поставит окнами на Туру.

Николай Николаевич (иеромонаху, небрежно) : Распорядись, голубчик, чтобы упаковали.

Иеромонах забирает поднос и пачку денег от Милицы. Распутин же вдруг начинает ёжится, поднимает воротник пиджака, дышит на руки, ищет глазами печь.

Распутин (жалобно) : Зябко что-то. Пойду я.

Николай озабоченно смотрит на часы, игнорируя перемену в состоянии Распутина.

Николай Николаевич (озабочено) : Неужто заартачилась хромоножка наша. (Распутину) Сейчас, Григорий, тебе одну упитанную девицу приведут. Надо бы на нее неизгладимое впечатление произвесть. Впрочем, тут никаких затруднений не предвидится – умом ее Господь не облагодетельствовал. Да и наружность под стать. (с сомнением) Впрочем, тут дело вкуса.

Распутин, не слушая собеседника, распластался на голландских изразцах как цыпленок табака – лицом к печке. Стучит зубами. Дрожит всем телом.

Распутин(жалобно): Пойду я.

Появляется Стана и Вырубова. Стана о чем-то горячо ей говорит, та все время останавливается в нерешительности. Чтобы сдвинуть ее с места, Стане требуется новая порция аргументов. В итоге, Вырубову буквально тащат за руку. Прильнувший к печке Распутин их не видит.

Николай Николаевич (Распутину, на ухо) : Вот тебе, Григорий, диспозиция. Дурынду эту из фрейлин замуж выпихивают. Она оборону держит, но дело, похоже, решенное. Тут мешкать нельзя. Ошеломи ее как следует. Чтоб с языка не сходил. Она у нас мистицизма не чужда – говорят Иоанн Кронштадтский ее с одра болезни воздвиг, прыснув в физиономию из кружки. (поясняет) Ну как белошвейки, когда ткань утюжат… Да ты знаешь.

Распутин прислушивается к приближающимся шагам.

Распутин: Тяжко идет. Будто гвозди в гроб вколачивает. На костылях чё ль?

Николай Николаевич (удивленно) : Угадал. На людях воздерживается, а в приватной обстановке…

Распутин всем телом прижимается к печке.

Распутин (не попадая зубом на зуб) : Студота́-а-а! Будто в полынью сверзься.

Стана: А вот и мы!

Занавес.

Два года спустя. Коттедж, арендованный Вырубовой в Царском Селе. Непритязательная обстановка недорого съемного жилья. Слышны завывания ветра. Присутствующие постоянно мерзнут, кутаются в одежду.

Александра Федоровна и Вырубова сервируют стол для чая. Им предстоит затопить небольшой самовар, стоящий в углу комнаты, принести таз со свежевымытой посудой, протереть ее насухо полотенцем и расставить по местам, заварить чай, наколоть сахар и т. д. Всю работу делает Александра Федоровна. Вырубова находится в состоянии отрешенности и хлопот подруги как бы не замечает.

Александра Федоровна (кутаясь в шаль, с мягким упреком) : Все-таки ты, Аннушка, совершенно беспомощна в делах практических. Втрое против настоящей цены за дом платишь. А он продувается совершенно. Щели не заделаны. Стены чуть ли не в полкирпича. Топи́ – не топи́…

Уходит за самоваром.

Вырубова (скороговоркой) : Ах, Аликс! Я совершенно неспособна позаботиться о себе! Ты права, права. Во всем права. Воображаю: вот осталась я без вас – без тебя, Ники, девочек, бэби, своих домашних… (с тоскою) Впрочем, я с ними и не вижусь почти. Свободной минуты катастрофически недостает. (перескакивает) Ну да я не жалуюсь! Вы – моя истинная семья. Владыки моей души. (мрачнеет) Да только я – для вас обуза (дует губки)

Александра Федоровна пытается возразить. Вырубова останавливает ее театральным жестом.

Ничего не говори! Я такая, да. Будь у меня хоть миллион ассигнациями, хоть миллиард в золотых слитках – все подчистую растащат лихие люди. (задумчиво) Потом шубку снимут, калоши, платье… (спохватывается) Обещай, что никогда-никогда меня не оставишь!

Александра Федоровна ничуть не смущена выходками подруги. Быстро вытерев мокрые руки полотенцем, она ласково по-матерински гладит ее щеку. Та в блаженстве закрывает глаза.

Александра Федоровна: Глупышка. Ты для меня родное дитя. Как девочки, как маленький. Может даже я тебе более обязана. (мрачнеет) Перед Богом. Перед совестью своей.

Продолжая гладить вырубовскую щеку, озабоченно оглядывает комнату.

(неожиданно по-деловому) Аннушка, ты не видала сапог? (улыбается) Все-таки удивительный народ – такое оригинальное применение солдатской обуви…