Бернард Шоу - Великая Екатерина

Затаскивая этак читателя за кулисы, я нарушаю правило. которому до сих пор так неуклонно следовал, что никогда, даже в ремарках, не позволял себе ни единого слова, которое нанесло бы удар воображению читателя, напомнив ему о подмостках, рампе и заднике и о прочих театральных «лесах», которые я тем не менее должен учитывать столь же тщательно, как и старший плотник. Но даже рискуя коснуться узкопрофессиональных тем, честный драматург должен хоть раз воспользоваться возможностью во всеуслышание признать, что его искусство не только лимитируется искусством актера, но часто стимулируется и совершенствуется им. Ни один здравомыслящий и опытный драматург не станет писать пьес, ставящих неосуществимые задачи перед актером или постановщиком. Если, как иногда случается, он просит их сделать то, чего они никогда не делали раньше и считают невозможным на сцене как, например, обстояло с Вагнером и Томасом Харди), всегда оказывается, что трудности вовсе не непреодолимы, так как автор провидел скрытые возможности как в актере, так и в публике, чье желание верить вымыслу творит самые невероятные чудеса. Таким образом, авторы способствуют развитию актерского и режиссерского искусства. Но и актер может расширить рамки драмы, проявив талант, не обнаруженный до того автором. Если лучшие из доступных автору актеров — только Горации, ему придется позабыть о Гамлете и довольствоваться в качестве героя Горацио. Различие между шекспировскими Орландо, Бассанио и Бертрамами, с одной стороны, и его Гамлетами и Макбетами — с другой, в какой-то мере объясняется, по-видимому, не только совершенствованием Шекспира как драматурга-поэта, но и совершенствованием Бербиджа как актера. Драматурги не пишут для идеального актера, когда на карту поставлены средства их существования; если бы они это делали, они бы писали роли для героев с двадцатью руками, как у индийских богов. Но бывает, что актер даже слишком влияет на автора; я еще помню времена (и не берусь утверждать, будто они полностью остались в прошлом), когда искусство написать модную пьесу заключалось, главным образом, в искусстве написать ее «вокруг» группы модных исполнителей, о которых Бербидж, несомненно, сказал бы, что их роли не нуждаются в исполнении. Во всем есть свои хорошие и дурные стороны.

Нужно только принять во внимание, что великие пьесы живут дольше великих актеров, хотя плохие пьесы живут еще меньше, чем самые худшие из их исполнителей. Следствием этого является то, что великий актер не давит на современных ему авторов, требуя обеспечить его героическими ролями, а использует шекспировский репертуар и берет то, что ему нужно, из мертвой руки. В девятнадцатом веке появление таких актеров, как Кин, Макреди, Барри Салливен и Ирвинг, должно было бы привести к созданию героических пьес, равных по силе и глубине пьесам Эсхила, Софокла и Еврипида; но ничего подобного не произошло: эти актеры играли произведения усопших авторов или, очень редко, живых поэтов, которых вряд ли можно назвать профессиональными драматургами. Шеридан, Ноулз, Булвер-Литтон, Уилс и Теннисон выпустили в свет нескольких вопиюще искусственных «рыцарских коней» для великих актеров своего времени, но драматурги в узком смысле этого слова — те, кто сохраняют жизнь театру и кому театр сохраняет жизнь, не предлагают своего товара великим актерам: они не могут себе позволить тягаться с бардом, который принадлежит не только своему веку, но всем временам и который к тому же обладает необычайно привлекательной для антрепренеров чертой — он не требует авторского гонорара. В результате драматурги и великие актеры и думать забыли друг о друге. Том Робертсон, Ибсен, Пинеро и Барри могли бы жить в другой солнечной системе, Ирвингу от этого было бы ни холодно ни жарко; то же можно с полным правом сказать о предшествующих им современных друг другу актерах и драматургах.

Вот так и создалась порочная традиция; но я, со своей стороны, могу заявить, что она не всегда остается в силе. Если бы не было Форбса Робертсона, чтобы сыграть Цезаря, я бы не написал «Цезаря и Клеопатру». Если бы не родилась Эллен Терри, капитан Брасбаунд никогда не обратился бы на истинный путь. В «Ученике дьявола», который завоевал мне в Америке за мою стряпню звание cordon-bleu [2] Искусная повариха ( франц. ). был бы другой герой, если бы Ричард Мэнсфилд был другим актером, хотя заказ написать, эту пьесу я получил в действительности от английского актера Уильяма Терриса, убитого прежде, чем он оправился от смятения, в которое его поверг результат его опрометчивой просьбы. Ибо надо сказать, что актер или актриса, вдохновившие драматурга на новую пьесу, очень часто смотрят на нее, как Франкенштейн смотрел на вызванное им к жизни чудовище, и не хотят иметь ничего общего с ней. Однако драматург продолжает считать их истинными родителями одного из своих детищ.

Автору, который хоть немного любит свое дело и знает в нем толк, доставляет особую, острую радость предугадать и показать всем не замеченную ранее сторону актерского дарования, о которой не подозревал даже сам актер. Когда я украл у Шекспира мистера Луиса Кэлворта и заставил его, я думаю впервые в жизни, надеть на сцене сюртук и цилиндр, он никак не ожидал, что его исполнение роли Тома Бродбента позволит мне назвать его поистине классическим.

Миссис Патрик Кэмпбел была знаменита и до того, как я стал для нее писать, но не тем, что играла безграмотных цветочниц-кокни. И, возвращаясь к обстоятельству, спровоцировавшему меня на все эти дерзости, я не сомневаюсь, что мисс Гертруда Кингспюун, создавшая себе сценическую репутацию как воплощение восхитительно ветреных и пустоголовых инженю, сочла меня еще более, чем обычно, безумным, когда я уговорил ее играть Елену Еврипида, а затем помог сделать королевскую карьеру в качестве Екатерины Российской.

Говорят: позаботься о пенсах, а фунты сами о себе позаботятся; вряд ли, если мы станем заботиться только об актерах, пьесы сами позаботятся о себе; да и наоборот: вряд ли, если мы станем заботиться только о совершенстве пьес, актеры сами позаботятся о своем совершенстве. В этом деле нужно идти друг другу навстречу.

Я видел пьесы, написанные для актеров, которые вынуждали меня восклицать: «Как часто возможность совершить дурной поступок делает поступок дурным» Но возможно, Бербидж размахивал суфлерским экземпляром перед носом Шекспира на десятой репетиции «Гамлета» и восклицал: «Сколь часто возможность совершить великий поступок делает драматурга великим!» Я говорю — на десятой, ибо я убежден, что на первой он заявил, будто его роль никуда не годится, считал монолог призрака нелепо длинным и хотел играть короля. Так или иначе, хватило у него ума произнести эти слова или нет, его похвальба была бы вполне обоснованна. Какой же отсюда вывод? Каждый актер должен был бы сказать: «Если я сотворю в самом себе героя, всевышний пошлет мне автора, который напишет его роль». Потому что в конечном итоге актеры получают авторов, а авторы — актеров, которых они заслужили.