Жюль Ромэн - Диктатор

Фереоль, под влиянием первого порыва. Я — министр? Но это же невозможно. Официально я — ничто. Меня не существует.

Дени.Я настою на этом. Хочешь пари?

Фереоль, овладев собой. А потом, что значит взять власть?

Дени.Мне кажется, это ясно.

Фереоль.Нет, это не ясно. Есть у тебя план?

Дени.Ах, эти планы! (Пожимает плечами). Мой план — это взяться за работу. А там работа нам укажет, что делать.

Фереоль, недоверчиво. Ты собираешься делать революцию?

Дени.Почему бы нет? Я туда пойду не как чиновник, сменяющий другого чиновника.

Фереоль.Ты будешь делать революцию под носом у короля?

Дени.Революцию! Мне не нравится, когда такой человек, как ты, употребляет это слово с такой благочестивой простотой. Да, если хочешь, революцию. Я думаю, что ее можно совершить.

Фереоль.Так значит, завтра ты распускаешь Палаты и представляешь королю текст отречения?

Дени.А послезавтра сажусь в тюрьму? Нет. Если я возьму власть, то не для того, чтобы отбить себе охоту, и не для того, чтобы она в первый же день улетучилась у меня из рук. Я возьму ее для того, чтобы удержать ее как можно дольше и использовать до конца, ты слышишь, до конца, пока не сносится инструмент.

Фереоль, колко. Ах, так! Реформы! Министерство реформ!

Дени.Слова меня не трогают. Предположим, что мне дают работать три года. Когда я уйду, разве общество будет похоже на то, что оно теперь? Вот и все. (Небольшая пауза). Итак… ты согласен?

Фереоль, не сразу. Нет.

Дени.Почему?

Фереоль.Я не доверяю.

Дени.Чему ты не доверяешь?

Фереоль.Королю, парламенту… нам.

Дени, мягко. Нам?

Фереоль.Ну, да! Нас легко соблазнить, легко совратить. (Отвечая на жест Дени). Есть столько путей для совращения! Мне нравится, как монахи ограждаются от самих себя. Когда они слабеют, им служит поддержкой их монастырь. Вот почему я так дорожу партией и даже комитетом, этим несчастным комитетом.

Дени, горячо и быстро. Но мы же будем действовать в согласии с ними! Необходимо даже, чтобы парламент, чтобы король, чтобы буржуазия все время чувствовали, что за нами грохочет огромная революционная сила и не переставали повторять себе: «Если мы тронем этих людей или если мы их разозлим, они выпустят на нас диких зверей».

Фереоль, мягко. Да, мне вот рисовался монастырь. А тебе рисуется зверинец.

Дени.Не придирайся к случайному слову.

Фереоль.Это целая мысль.

Дени.У нас бывали и другие когда-то, и посмелее этой. Но прежде всего, почему ты больше не веришь в нас?

Фереоль.Верить в нас? Разве это так уж важно?

Дени.А!.. Это все-таки казалось важным во времена отца Камиля и органа. (С внезапным воодушевлением). Фереоль, ты спрашивал вчера: «В чем наш закон?» Я не знал, что тебе ответить. А теперь я знаю, знаю! Наш закон — это мы! Не пожимай плечами. И я знаю также, почему эта картина так часто возникает передо мной… Луна над башенными часами, богослужение, все остальное… В эти минуты нам достаточно было с удовольствием беседовать, с удовольствием думать, дать нашим мыслям согласоваться или отчетливо разграничиться, чтобы чувствовать себя в порядке, чтобы наша совесть была спокойна. Все, что угодно, могло предстать перед нами. Мы его впускали в это как бы очерченное пространство, где мы были хозяевами, и характер приема решался сам собой. Маш закон применялся помимо нас, как в благоустроенном государстве, без всякого шума. И, мне кажется, ничто не могло бы нас удивить, озадачить. Как это было хорошо! Да, если бы нам предложили не знаю что, командование армией, два кардинальских кресла в Риме, самозванный захват престола, мы готовы были испытать… встретиться лицом к лицу с событием, не теряя ни ка пли присутствия духа, ни капли наших данных. Нам не застилал глаз этот боязливый туман, этот постыдный страх оказаться «не на высоте», который узнаешь позже и который бываешь рад расцвечивать принципами, убеждениями или ссылками на внешнюю дисциплину. (Отвечая на движение Фереоля). И не смейся над нами! Если наша тогдашняя смелость кажется тебе ребячеством, так, значит, ты забыл. Я, если окажусь у власти с тобой, я хочу одного: это вновь обрести нашу тогдашнюю ясность, эту способность браться решительно за все, которой обладал наш ум, и уверенность, да, чудесную уверенность, что мы на уровне всего. (Фереоль не в силах скрыть известного волнения. Он словно хочет ответить. Но овладевает собой, молчит. Дени продолжает, мягко, задушевно, тихим голосом, с улыбкой). Однажды, Фереоль, — это было двумя-тремя годами позже, я снимал тогда комнату в городе — ты вдруг приходишь ко мне — в ту пору ты любил подтверждать самому себе те или иные мысли, наделяя их эмблемами — ты приходишь ко мне с бутылкой вина; ты говоришь: «Эту бутылку, идя сюда, я взял с витрины магазина». Видя мое недовольное лицо, ты прибавил: «Мне хотелось посмотреть, способны ли мы с помощью украденного вина создать опьянение, которое было бы всецело нашим». Я чувствовал себя, быть может, не совсем ловко, но я выпил твое вино. (Помолчав). На этот раз, Фереоль, это я приношу бутылку. Ты не откажешься?

Фереоль, мягко, взволнованно. Дени, позволь мне отказаться. Я тебя не сужу. Я тебя не осуждаю. Если бы тебе удалось меня увлечь, я бы еще больше стал на тебя досадовать, рано или поздно.

Дени, долго смотрит на него, потом. Ты меня не судишь? И ты можешь так говорить! (Пауза). Имей же хоть мужество произнести свой суд! (Мрачным голосом). Если ошибаюсь я… как знать? (Тихо, словно против воли). Ты, может быть, меня спасешь.

Фереоль, поднимает голову при этих словах, смотрит на Дени, потом тихо. Дени, мои слова ничего не изменят. Но мне действительно кажется, что я обязан тебе их сказать. Послушай, ты жертва собственной силы, собственных дарований. Ты не умеешь скрещивать руки. Ожидание, самоотречение тебе не по душе. Я уверен, что увидев у себя первый седой волос, ты испугался, что не поспеешь. Ты не из тех, кто говорит себе: «Нет, не я увижу победу»; (глуше) не из тех, кто решается думать иной раз: «Ее никто никогда не увидит».

Дени, тихо, взволнованно. А ты уже думал так?

Фереоль.Да.

Дени, с чем-то вроде братской тревоги. Так что же поддерживает тебя? (Фереоль опускает голову и молчит). Привычка?.. принятые обязательства?.. тоска обратного пути, такого дальнего?..

Фереоль, разбитым голосом. И все, что угодно, еще: страх перед другими, самолюбие, корысть. А главное — нечто темное и нелепое, что я называю: верность.