Жюль Ромэн - Диктатор

Дени, останавливается, бледный, прерывисто дыша. Нет. (С оттенком сожаления). Это невозможно.

Он отирает вспотевший лоб.

Фереоль.Тебя страшит поражение? Более благоприятного случая нам никогда не представится… Настоящее положение граничит с чудом.

Дени, более твердо. Нет.

Фереоль.Ты чувствуешь себя неудобно по отношению к королю и к королеве?

Дени.Конечно, я счел бы себя довольно мерзкой личностью.

Фереоль.И тут все дело в манере. (Улыбаясь). Можно отрешить королеву от должности, целуя ей руку.

Дени.Есть другие причины.

Фереоль.Какие? Самолюбие? Ты боишься показаться двуличным? Но ты же сам понимаешь…

Дени.Нет, нет. Ты не догадываешься. Ты не можешь догадаться… Да это почти и невозможно объяснить.

Фереоль, меняя тон. Невозможно… сознаться в этом?

Дени, живо. Да нет же!.. Невозможно дать другим почувствовать это с той же очевидностью, с той же непреложностью, с какой это чувствую я. (Взволнованно). Знаешь, Фереоль, мне вот сейчас вдруг стало ясно, ясно до невыносимой боли, что ты совершенно не в состоянии понять того, что я делал всю эту неделю. И какие бы доводы я тебе ни приводил, какие бы ни давал объяснения, для тебя они будут лишены всякой цены, тебе они покажутся пустым звуком. Фереоль, хочешь услышать жестокую правду: мы с тобой друзья детства, у нас с тобой двадцать лет почти общей мысли. И вот, если бы сюда вошел король, он понял бы меня с двух слов. А ты… ты уже готов пожать плечами. (Он умолкает, потом мужественно продолжает). Видишь ли, Фереоль, в таком месте, как это, имеются три-четыре квадратных метра, как бы площадка, и только тот, кто на ней стоял, кто чувствовал в иные мгновения, как она у него дрожит под ногами, имеет право говорить. (Берет со стола брошюру, потом кладет ее на место). Указатель, обыкновенный указатель поездов, ты не знаешь, во что это может вдруг превратиться, когда находишься здесь. (Отвечая на легкое движение Фереоля). Будь спокоен, я не брежу. (С напряжением и силой, которые все время возрастают, не переходя в декламацию). Фереоль, ты не знаешь, что значит вдруг оказаться в средоточии, увидеть, что ты тут, ты, и никто другой, на площадке. Тут уж не спрашивается, кто ты такой! Все захвачено настоящим, настоящим, которое тысячью игл вонзается в тебя со всех сторон. Едва ты очутился здесь, то не успел ты еще оглядеться, как чувствуешь, что твое тело опутано тысячами сцеплений, тысячами связей, что какая-то кишащая громада движется на тебя отовсюду, что она алчно овладевает тобой и что всей твоей мысли не хватит на это. (Пауза). И ты не знаешь также, Фереоль, что такое крик о помощи, кидаемый человеческим обществом. Он несется издали, отовсюду, сквозь людскую толщу, и ударяет тебя под самое сердце, когда ты вождь. (Кладя руку на указатель). Поезда должны ходить. (Раскрывая наугад). Вот этот город получит пищу. Скорый номер сто двенадцать придет по расписанию и доставит почту. Я буду охранять мосты, стрелки, семафоры. (Он отталкивает брошюру). Сегодня вечером улицы будут освещены. Даже театры должны быть открыты в обычный час, и их фасады иллюминованы. Оркестры должны играть. Новые стачки? Новые остановки заводов? Саботажи, опрокинутые трамваи, столкновения, убитые? Каждую минуту новая телеграмма на моем столе, ворох телеграмм, залп дурных известий, отчаяннее прежнего, еще толчок, еще треск? Все трещит? Ну, а я, вот здесь, напрягаю последние силы, чтобы не дать рухнуть, чтобы все держалось, чтобы еще раз и еще раз не поддалось. (Он молчит, смотрит на Фереоля и ровным голосом). Вот. Просто, как биение сердца. И безостановочно. (Помолчав, говорит устало и мягко). Ты меня понимаешь, Фереоль, хоть сколько-нибудь?

Фереоль, чье лицо, по мере того, как Дени говорил, все более замыкалось. Я тебя понимаю очень хорошо. Я понимаю, что ты погибший человек.

Дени.Ну, вот видишь!

Фереоль, жестко. Ты очень хорошо описал твою болезнь. Состояние безнадежно.

Дени, в последнем порыве. О, я не поверю, Фереоль, что человеческая душа так непроницаема! Не может быть, чтобы то, что живет во мне с такой подлинностью, не нашло в тебе никакого отклика. Ты не хочешь нарочно. Наши былые беседы, мой старый, старый Фереоль, класс отца Камиля, все, что нам открывалось, пока играл орган…

Фереоль, как выше. Кого ты думаешь обмануть? Себя самого?.. Да и то! (Пауза. Он встает). Я не жалею, что пришел. У меня могли оставаться сомнения. До свидания.

Дени, печально. И с этим ты меня покидаешь?

Фереоль.У каждого из нас есть свое дело, которое его ждет.

Дени, холоднее. Что ты собираешься делать?

Фереоль, вызывающе. Ты еще спрашиваешь? Продолжать.

Дени, жестко. Продолжать… твою революцию?

Фереоль.Да, «мою» революцию.

Дени, повышенным голосом. На этот раз ты не станешь говорить, что направляешь ее не против меня, сознательно?

Фереоль.Разумеется. Было бы непростительно, если бы мы и теперь не желали видеть, что есть ренегат и предатель, который идет в первом ряду врагов.

Дени, подавляя сильное душевное движение. Хорошо. Вот уже, по-видимому, много лет, как у тебя оставалась ко мне только гнилая дружба и под ее оболочкой втайне росла ненависть. Теперь она достаточно выросла, чтобы выйти наружу. Что ж, пожалуй, так и лучше. Но берегись, Фереоль. Я безоружен только против дружбы.

Фереоль.Угрозы? Как будто ты и без того не пробовал нас раздавить! Только потому, что это тебе не удалось, ты сделал попытку меня сманить.

Дени.Фереоль, ты мне бросаешь вызов. Или ты думаешь, что когда ты мне будешь целить в сердце, у меня дрогнет рука? Ты во мне ошибаешься и сейчас, как ошибся только что. Ты умеешь ненавидеть, но не умеешь судить врага. Это слабость. И у меня над тобой есть еще другое преимущество. Чтобы победить тебя, мне даже не нужно тебя ненавидеть.

Фереоль.Мы знаем, что ты заботишься о своих позах.

Дени, повелительно. Ты говорил о диктатуре, чтобы нащупать почву. Ты и не подозревал, насколько ты близок к истине. Вот уже полчаса, как неограниченная власть у меня в кармане. И впредь до отмены есть только один хозяин в государстве, это я. (Фереоль держится спокойно, но бледнеет. Дени быстро подходит к столу). Вот корректурный оттиск афиши: «Призыв к товарищам солдатам». По моим сведениям, это обращение, призывающее армию немедленно примкнуть к восстанию, должно быть сегодня ночью расклеено в казармах и поблизости от них и, кроме того, раздаваться в виде прокламаций.