Мартин Вальзер - Дуб и кролик

Алоис. Убрать, говорю я, убрать.

Горбах. Но разве ты на это согласишься?

Алоис. Я никогда не смотрел на это дело с точки зрения ресторана, господин директор. Но если мы обанкротимся, если певческий праздник в опасности — певческий праздник, господин директор! — по нашей вине, моей и кроликов...

Горбах. Точнее говоря, по вине западного ветра.

Алоис. Ветер дует куда придется. А человек, господин директор, должен принимать решения. Певческий праздник или кролики. Я член хорового кружка, господин директор. Кроликов нужно убрать. Я это понимаю. Теперь я это понимаю.

Анна. Алоис, скажи, что ты это делаешь и ради меня тоже.

Алоис. Будь счастлива, Анна, что это не ради тебя.

Анна. Пойдем, Алоис. Пойдем сразу.

Алоис. Ты всегда их ненавидела, моих...

Анна. Не надо, Алоис. Не говори так.

Алоис. Хорошо. Я не скажу этого больше. Пойдем, Анна.

Анна. Хорошо, Алоис.

Уходят. Горбах смотрит им вслед. Он не может скрыть радости. Слева выходит Машник.

Машник. Добрый день, господин директор!

Горбах. Машник! Ты пришел первым.

Машник. Они меня прямо замучили. У вас есть какой-нибудь инструмент?

Горбах. Для доски?

Машник. Именно так. Единогласное решение. Может быть, у Алоиса есть инструмент?

Горбах. Он занят кроликами. (Делает жест, словно сворачивает шею.)

Машник. Да? Неужели?

Горбах. Он понял.

Машник. Таким он стал разумным?

Горбах. По-видимому, этот Сент-Фаццен — очень хорошая лечебница. Ни одного слова больше про этого унтершарфюрера или как его там. И к тому же теперь он каждый день может ходить в церковь.

Машник. Ну да, потому что он там может петь.

Горбах. Самое смешное, Машник, он ходит на церковные службы, где не поют!

Справа выходит Алоис.

Машник. А вот и он. Алоис! Мне нужен инструмент. Слышишь?

Алоис (Горбаху) . Простите, господин директор, что я... Я попробовал. Анна сама это делает. (Внезапно закрывает уши руками.)

Горбах. Ты слышишь что-нибудь?

Машник. Никто и не пискнул.

Горбах. Я тоже ничего не слышу.

Машник. Алоис, сходи, мне нужен инструмент. Надо убрать доску, пока не пришли певцы, слышишь?

Алоис. Доску, говоришь? Позорную доску. (Убегает налево.)

Машник. Ах, господин директор, не знаю, но таким уж разумным он мне не кажется.

Появляется Алоис с инструментами. Машник хочет взять у него клещи.

Алоис. Дай я сам. Дуб очень крепкий, Машник.

Машник. А доска — не особенно. Последние дни я только и имею дело с этими досками. (Начинает работать.)

Горбах уходит направо.

Алоис. Давно пора было снять эту позорную доску. Когда так много людей будет на празднике. Возможно, даже иностранцы появятся. Теперь представь себе, что они это прочтут! Политический скандал, Машник.

Машник. Ты прямо можешь стать городским советником, Алоис, так ты все хорошо понимаешь.

Алоис. Или, например, что должен думать молодой человек, которого после троицы призывают на военную службу, а перед этим он читает надпись на доске и узнает, что он разрушит свою Родину, если будет ее защищать.

Машник. Если пораскинуть мозгами, так окажется, что мы все были самыми настоящими коммунистами после войны.

Алоис. От маргарина и сахарина, Машник, человек обессиливает. Он больше ни во что не верит. (Отрывает доску от дерева.) Так. Хоть с этой опасностью покончено.

Машник. Господин директор! Господин директор! Почтительнейше докладываю, что позорная доска уничтожена.

Справа возвращается Горбах.

Горбах. Как глупо это теперь выглядит.

Алоис. Каждому заметно, что здесь была доска. В этом месте дерево светлее.

Машник. По этому поводу мне ничего не было сказано. Только доску приказано уничтожить.

Алоис. Да, это ты должен был сделать. Такое должно исчезнуть с лица земли. Капеллан Бёрингер в Сент-Фаццене говорил: «Восток спекулирует на том, что мы не защищаемся». (Достает из кармана листок бумаги.) Ну-ка прочти. Здесь всё написано. Ежедневно перебирать четки, во имя святой крови Христовой и пяти его святых ран. (Читает вслух, водя пальцем по строчкам.) «Для обращения грешников, в особенности в России» — теперь понятно, как обстоят дела?

Машник. Зачем нам такие дорогие самолеты, если приходится надеяться только на молитвы?

Алоис. Если ты так настроен, ты никогда не попадешь в Карлсбад.

Машник. Который теперь называется Карловы Вары, Алоис. Как я только подумаю о том, сколько бы мне там пришлось менять досок, с меня сразу пот градом течет. А «Пупп», господин директор, вы уже знаете? «Москва» они его теперь назвали.

Горбах. «Москва»? Вот это да...

Машник. С этим покончено, ничего больше не выйдет. Дети не хотят уезжать отсюда. Когда собирается землячество, детей хоть палкой загоняй. Теперь я пойду захороню доску.

Горбах. Но заметь это место, Машник.

Машник. Я посажу на нем незабудки. (Уходит налево.)

Горбах и Алоис в растерянности стоят друг перед другом.

Горбах бросает быстрый взгляд в сторону крольчатника.

Горбах. Ты уже сосчитал праздничные значки, Алоис?

Алоис. Нет еще.

Горбах (радуясь этому) . Давай я тебе помогу. Возьми эту коробку, а я эту. (Садится и начинает считать.)

Алоис. Это вам не положено, господин директор! Прошу вас, если кто-нибудь придет...

Горбах. Все люди равны.

Алоис. Только перед богом, господин директор! А перед ним мы предстанем самое раннее после смерти.

Горбах. Значит, ты веришь, что молитва чему-то помогает, Алоис? В политическом смысле, я имею в виду.

Алоис считает значки.

Алоис. Самое глупое, что коммунисты не верят ни в какого бога, значит, они ослеплены и все на свете оценивают иначе. И вдруг им покажется, что они самые сильные на свете, и тогда они нападут. Поэтому-то и надо молиться, чтобы их осенило и им стало понятно, что они слабее.

Горбах. И ты в это веришь?

Они считают значки.

Скажи, ты теперь ненавидишь меня?

Алоис. Этого я себе никогда не позволю, господин директор.

Горбах. Я хочу сказать: из-за кроликов.

Алоис. Что важнее — кролики или дело?

Горбах. У меня же есть сын, Алоис. В этом все дело.