Геннадий Мамлин - Обелиск

Ольга.Рома, а кто тебе деньги давал?

Роман.Еще чего! Забудь! Забудь, что я тебе это говорил. Заруби!

Ольга.Хорошо. Только и на мою откровенность не рассчитывай теперь.

Роман.Ну что вы все угрожаете мне! Отец родной голову грозит оторвать, Аннушка — перед всей школой выставить подлецом…

Ольга.Радуйся.

Роман.Чему?

Ольга.Тому, что Аннушка запретила тебе об Игоре правду говорить. Самооправдание есть. «Я бы, конечно, мог товарища от пропасти уберечь, но мне директриса официально запретила вмешиваться в грязные дела».

Роман.Балаболка ты! Она ведь чем грозит!

Ольга (не сразу). Бывает, и смертью грозят, чтобы правду закопать.

Роман.Сравнила! Ты пойми, она же меня в угол загнала! Если я подлецом прослыть не побоюсь, так в трепачи попаду. Она подонка этого чуть в святые великомученики не произвела, — кто же поверит, что он связался со шпаной?

Ольга.Считаешь, в обывателях лучше ходить, чем в трепачах?

Роман.Лучше. Обывателя я и от тебя проглочу. Пожалуйста. Обыватель. Жить спокойно хочу. Мыслишки кое-какие вертятся у меня. Может, я человечество осчастливить хочу, новое открытие ему подарить.

Ольга.Не верю я, Рома, чтобы обыватель человечество осчастливить мог.

Роман.Поглядим… Принимай, какой есть. Извини, что героического во мне не произросло. В мирное время рос.

Ольга (не повышая голоса). И не верю я, что отличаемся мы от дедов и отцов. Такие же, тот же замес. Как теперь говорят: та же комбинация ген… Жили-были тихие люди, а пришла пора — на Зимний в распахнутых бушлатах пошли. Песни наивные пели: «Не спи, вставай, кудрявая, в цехах звеня!» — а потом амбразуры закрывали собой. Обелиски стоят на земле. Солдаты каменные с автоматами на груди. Мы шагаем, а они стоят. Стоят и смотрят на нас. И верят, что все было не зря. Что такие же мы — свое совершим… А если так не думать, зачем жить на земле? Твист танцевать и обезьяну можно научить.

Роман.Подвела базочку. Уже и твист нельзя танцевать.

Ольга.Танцуй. Только главное — время свое не упустить. У каждого бывает, когда что-то главное нужно решить. Может быть, даже характеру вопреки — себя преодолеть, а решить. И не опоздать. А то привыкнешь слабостям своим потакать и не заметишь, что в человека превратиться не успел.

Роман.Умозрительно, конечно, что угодно можно болтать. Интересно, как бы ты философствовала, если бы перед тобой дилемма была не в человека превратиться, а в труп. Неясно изъясняюсь, товарищ Скрябина? Могу пояснить. Приходил тут кое-кто и недвусмысленно объяснил, что, ежели лишнее про вчерашнюю драку сболтну, могу завещание писать. Кому — зажигалку, кому — магнитофон. И учти, не героическую смерть обещают в бою, а просто: был человек — и нет… Молчишь? Такого оборота не ждала? В порядке самобичевания могу признаться: стоял я перед ним с этакой усмешкой мефистофельской, кривлялся как шут гороховый, а у самого поджилки от страха тряслись. Это тебе не с критикой на комсомольском собрании выступать. Те самые, которые «от хулигана до фашиста один шаг».

Ольга.Из наших, из городских?

Роман.А вот этого я тебе — эгоист — не скажу. Не любят они тех, кто в их секреты посвящен.

Ольга.Сегодня приходили?

Роман.Это ты, между прочим, тоже забудь.

Ольга.Я так и знала, что на свободе они. Райку и меня в милицию вызывали. Мужичка показали. Кличка у него смешная — «старожил». Спрашивали, не встречался ли нам в парке вчера? Подозревают, что это он Славку ножом. А он сидит, жалкий такой, и все бормочет: «Не помню ничего, а только не мог я живого человека ножом». Значит, те на свободе, а невинный человек в тюрьму угодит… Ой, Ромка, что же делать? Страшно ведь!

Роман.А ты думала, бирюльки? Это тебе не слова красивые произносить.

Ольга.Страшно, что невинный человек погибнет из-за тебя.

Роман (изумленно). Ты что? Столб? Сосна оструганная? Прохожий я тебе на улице или кто? Я тебе рассказал — думал сочувствие найти. Вон какая силища государство у нас. Пусть соображает, как без разной сволочи в коммунизм входить. Ты обо мне подумай. Я ведь не рояль, живой человек.

Ольга.Со вчерашнего вечера я только и думаю, что о тебе.

Роман.Да ты не в философском смысле, не про то, что я время свое упущу. Ты подумай, как мне рядом со Славкой на больничную койку не лечь.

Ольга (помолчала). А ведь я считала, все это просто шелуха на тебе. Дунет ветерок — сдует шелуху.

Роман.Опять понесла?

Несколько раньше справа вошла Рая.Остановилась. Невидящими глазами смотрит на Ольгу и Романа.

Ольга (заметив Раю). Ты что?

Рая.Славку с кровотечением опять в операционную повезли. Профессор сказал: будет чудо, если его со стола снимут живым.

Большая пауза.

(Делает несколько шагов в глубину сцены, резко оборачивается, с силой.) Ненавижу! Равнодушных, спокойных, трусов благополучных — ненавижу! Себя ненавижу за то, что пританцовывая жила. Если такое случается, зачем же мы тогда все на земле? Слова наши громкие зачем? Клопы в доме заводятся — паника в семье. Боевая тревога. Аврал. А бандиты рядом живут, с нами воздухом дышат одним — стыдимся к стенке их поставить, ждем, гуманисты, покуда перевоспитаются они! Не-на-ви-жу! (Убегает в глубину сцены.)

Ольга.Рая! Подожди! (Роману, с презрением, негромко.) Неужели повезет им, подлецам? Единственный свидетель останется у них. (Убежала вслед за Раей.)

Справа входит Миша.На лице гримаса, руки растопырены, идет на вывернутых ногах — это сейчас не он, а его изображение в кривом зеркале.

Миша (стараясь привлечь внимание брата). Ром!.. Ром, погляди! Опять загипнотизировали тебя?.. Я в комнату смеха задарма прошел, а на твой гривенник мороженого купил.

Роман (приняв решение, вырывает из тетради лист, быстро пишет, складывает записку, протягивает Мише). А ну, быстро. Игорю передай.

Миша.Мне отец без тебя возвращаться не велел.

Роман.Дуй, тебе говорят!

Мишаубегает.

Роман сидит, обхватив голову руками. Где-то далеко возникает мелодия песни о мальчишке в солдатской шинели. На протяжении всей этой сцены, то удаляясь, то приближаясь, звучит барабан. Свет на сцене меркнет. И одновременно разгораются два луча, один из которых направлен на Романа, другой — на фигуру стоящего на постаменте солдата.

(Раскрывая тетрадь, читает.) «Я с седьмого класса стихи писал. В исключительные личности зачислил себя. Если б война с меня спесь не сбила, я бы перед самим собой в гениях ходил».