Ник Хоакин - Избранное

Она сказала:

— Я так долго ждала вас сегодня…

— Неужели вы всерьез думали, что я приду? — насмешливо спросил он.

Мука на ее лице сменилась удивлением.

— Как вы узнали, что я здесь? — спросил он.

— Я приходила к вам еще раз. Там был только ваш слуга, и он… Но почему вы не садитесь?

— Я не могу задерживаться. Мне жаль, что вам пришлось ждать.

— Сегодня к вам приходила моя мать.

У него покраснели уши. Итак, история приобретала огласку.

— Вы здорово повеселились за мой счет сегодня утром, — холодно сказал он.

— Как вы могли поверить ей!

— Как я мог хоть на минуту поверить вам!

— Но я говорила правду. То есть, конечно, не только правду, но я не лгала, когда сказала вам, что у меня…

— Не стоит повторять эту чушь.

— Но вы должны поверить мне. Пожалуйста! Я ведь уже сказала — от этого зависит моя жизнь. Я в отчаянии. Вы знаете, я весь вечер ходила взад и вперед по этому переулку и не могла войти — мама была здесь. Весь вечер я мерзла на улице ради того, чтобы увидеть вас. Разве это похоже на розыгрыш?

— Да, похоже! — крикнул он. — Вы же знаете, я ветеринар, занимаюсь лошадьми. Скажите же, почему вы так стремитесь встретиться со мной? Вы что, лошадь? И безусловно, я не собираюсь показывать вас никакому врачу — я не хочу, чтобы и меня приняли за сумасшедшего. Любой врач спустит нас обоих с лестницы, как только вы изложите ему суть дела. Я ничего не могу сделать для вас. И откровенно говоря, мне не хочется ничего для вас делать. Вы пустая испорченная девчонка и ужасная врунья. А теперь разрешите откланяться.

Она сжалась в комочек. Глаза ее округлились, рот широко раскрылся. Затем она быстро вскочила на ноги, схватила перчатки и сумочку. Лицо ее окаменело.

— Пожалуйста, извините меня, — неожиданно спокойно сказала она, глядя в сторону. — Больше я не побеспокою вас, доктор. Прощайте.

— Куда вы? — беспомощно спросил он.

Она на секунду подняла глаза, и он понял, что она хотела сказать этим взглядом.

— Минутку! — воскликнул он в отчаянии. — Если вы хотите поговорить со мной, будь по-вашему, но я должен предупредить моих друзей. Вы подождете меня здесь? Сядьте и допейте ваше виски.

Он взял ее за руку и усадил за стол. Она не сопротивлялась.

— Я вернусь через минуту, — сказал он, вытирая платком взмокший лоб.

Вся компания уже поднималась на балкон, Пако был в отличном настроении и напевал марш, заставляя девушек шагать в такт.

— Пора двигаться, — сказала Мэри. — А то мы не успеем на последний паром.

— Пристраивайся в затылок, дружище, пристраивайся в затылок! — заорал Пако.

— Я остаюсь, — сказал Пепе.

— Почему? — спросила Рита.

— Мне надо с ней поговорить.

— Вот это да! — выдохнул Пако.

— Рита, завтра я тебе все объясню. Поезжай на моей машине. Я провожу вас до двери.

Проходя по балкону, они даже не взглянули в сторону Конни — она одиноко сидела за своим столиком, опустив голову. Наверху, там, где кончалась лестница, призрачной глыбой льда мерцала в лунном свете призма вестибюля и две кошки, в ярости застывшие друг против друга, казалось, вмерзли в ледяную толщу. Выйдя на улицу, Пако пустился в пляс, пока Мэри и Рита завязывали шарфы. Пепе тронул Риту за руку:

— Я позвоню тебе завтра утром.

— Оставьте меня в покое, Пепе Монсон!

Когда он вернулся на балкон, там никого не было — даже ее бокал исчез со стола. Он секунду постоял, потом глянул через перила вниз. Оркестр играл быстрый буги, и Конни Эскобар лихо отплясывала с дирижером в кругу восхищенных зрителей, подбадривавших их криками. Она сняла шляпку и меха и, трясясь от смеха, танцевала в красном коротком платье. Ее голова была самозабвенно откинута, волосы развевались, а юные глаза светились ничем не омраченной радостью.

Час спустя они мчались в открытой машине к вершине утеса: дорога так круто петляла, что казалось, они вот-вот слетят с шоссе и понесутся в пустоту, в светлую ночь, наполненную ревом дикого ветра.

Машина была марки «ягуар», белого цвета.

— Я еще не купила ее! — прокричала Конни.

Закутанная в черный мех, но без шляпки, она склонилась над рулем и громко смеялась, чувствуя, как Пепе внутренне напрягался всякий раз, когда за поворотом перед ними разверзалась бездонная пропасть и свет фар вспугивал чаек.

— Куда мы едем? — сердито прокричал он.

Она пожала плечами и еще ниже склонилась над рулем. Глаза ее сверкали, волосы развевались. Ветер оставлял на губах соленый привкус, шум моря доносился отчетливей. И вдруг они понеслись прямо в рев прибоя.

— Остановитесь! — крикнул он. — Остановитесь!

Внезапно белая лента шоссе встала перед ними стеной, потом ушла в сторону; ревущая тьма обрушилась на машину, и затем все стихло. Пепе, оглушенный, открыл дверцу и вышел. Машина стояла у самого края утеса. Далеко внизу волны глухо бились о скалы. Лунный свет инеем серебрил склон горы.

Он вернулся к машине. Девушка сидела, откинувшись назад и закрыв глаза.

— Эй, эй, — сказал он. — Вы не умерли?

Она открыла глаза и улыбнулась:

— Я бы не возражала.

— Вы всегда так выветриваете дурь?

— Мне нравится представлять себе, что я сбежала. Но каждый раз я добираюсь только до этого места, не дальше.

— Но ведь так не может продолжаться.

— Первый раз я сбежала, когда мне было пятнадцать лет.

— Да, ваша мать рассказывала мне.

— О, она всем рассказывает.

— И ваш отец высек вас тогда. Видимо, недостаточно.

— А, так она сказала вам, будто отец высек меня? — Она улыбнулась и покачала головой. — Нет, он этого не сделал. Он сделал другое. Сказать? До того как перейти на государственную службу, папа был врачом — особым врачом. Когда девушки из богатых семей попадали в пикантное положение, они обращались к нему, и он все устраивал. Во всяком случае, так мне рассказывали в школе, и как раз из-за этого я и сбежала в первый раз. Конечно же, я не могла сказать маме об истинной причине побега. Когда меня привезли домой, мама решила, что я тоже в положении. И она попросила отца осмотреть меня.

Бедный папа пришел ко мне в комнату и не знал, что сказать. Мы всегда немного стеснялись друг друга. Я его воспринимала, скорее, как дедушку, как человека, который дает мне деньги на праздники. Осмотр длился всего минуту, но мне она показалась вечностью. А потом папа заплакал. Он упал на колени и плакал. Но я уже не испытывала ни малейшего сочувствия к нему. Я просто смотрела на него и думала, что теперь ни за что не вернусь в школу. Мне, знаете, нравилось в школе — мы там делали из папье-маше рельефные карты, а в день ангела матери-настоятельницы одевались как голландские девочки… Но когда я сбежала, то больше всего я переживала за свою команду — я отлично подавала, а тут первенство… Как я и ожидала, эти дуры без меня проиграли. У вас есть сигареты? Какой лунный свет! Я такого никогда не видела. Что там наверху, замок?