Коллектив авторов - 12 великих трагедий

Царь

Мулей, так значит совершилось

Мое заветное желанье!

Дон Энрике

Теперь, когда благополучным

Тебя я вижу, мне позволь,

О, государь, обняться с братом.

Фернандо!

(Они обнимаются.) Дон Фернандо

Милый мой Энрике!

Что означает этот траур?

Но, впрочем, нет, не говори:

Твои глаза сказали столько,

Что бесполезным было б слово.

Не плачь. Коль ты пришел сказать мне,

Что я невольник навсегда,

В том высшее мое желанье:

Ты мог бы требовать награды

За вести добрые, и вместо

Того, чтоб траур надевать,

Одеться пышно, как на праздник,

И ликовать. Как поживает

Король, мой добрый повелитель?

Скажи лишь мне, что он здоров,

Я счастлив. Ты не отвечаешь?

Дон Энрике

Коль повторенные страданья

Нам доставляют боль двойную,

Пусть сразу их узнаешь ты.

(К Царю.)

И ты, великий Царь, внимай мне:

Хоть этот горный склон нам будет

Дворцом пустынным, здесь, прошу я,

Аудиенцию мне дай,

И пленнику отдай свободу,

Услышавши такие вести.

Вся разгромленная армада,

Что в тщетной гордости своей

Была для волн тяжелой ношей,

Инфанта в Африке оставив

Заложником переговоров,

Пошла печально в Лиссабон.

И как услышал Эдуарте

Трагические эти вести,

Печаль к нему внедрилась в сердце,

И то, что было лишь тоской,

Преобразилось в летаргию,

И, опровергнув говорящих,

Что от тоски не умирают,

Скончался добрый наш Король.

Да будет он допущен в небо!

Дон Фернандо

О, горе мне! Так много стоил

Ему мой плен?

Царь

Аллаху зримо,

Как тягостна мне эта весть.

Но продолжай.

Дон Энрике

Король покойный

Распорядился в завещаньи,

Чтобы за выдачу Инфанта

Вам Сеута была сдана.

И с полномочьем от Альфонсо,

Который нам, взамену солнца,

Явился пышною денницей,

Я прихожу, чтоб город сдать:

И так как…

Дон Фернандо

Замолчи, довольно,

Ни слова более, Энрике:

Слова такие недостойны,

Их неприлично говорить

Ни Португальскому Инфанту,

Ни христианскому Маэстре,

Ни даже подлому и злому,

Кто в мире как дикарь живет,

Не ведая христовой веры,

Сияющей лучом бессмертным.

Мой брат, что сопричислен к небу,

Пред смертью это завещал

Не для того, чтоб исполнялось

Дословно это повеленье,

А для того, чтоб показать вам,

Что хочет воли он моей,

Чтоб, значит, вы мою свободу

Другими средствами искали,

Другим, жестоким или мирным,

Неукоснительным путем.

Сказавши: «Сеуту отдайте»,

Он завещал вам: «Предпримите

Что только можно, и усилья

Пусть и до этого дойдут».

Но как же можно, как же можно,

Чтоб христианский, справедливый

Король отдать решился мавру

Тот город, что им куплен был

Своею кровью, потому что

Лишь со щитом и шпагой, первый,

Он утвердил свои знамена

На боевых его зубцах?

И главное еще не в этом:

Сдать мавру город, заслуживший,

Чтоб католическая вера

В нем торжествующей была,

И в храмах умолявший Бога,

С благоговеньем и любовью?

Да разве это было б делом,

Достойным честных христиан,

И соблюденьем правил веры,

И христианским милосердьем,

И бранной славой португальской,

Чтобы Атланты вышних сфер,

Чтобы возвышенные храмы,

На место светов золотистых,

В которых луч играет солнца,

Прияли мусульманский мрак,

И чтоб враждебные им луны,

Родив подобные затменья,

В церквах осуществляли ужас

Таких трагедий роковых?

Так значит это будет благом,

Чтоб храмы превратились в хлевы,

Часовни сделались конюшней,

Иначе, ежели не так,

Чтоб обратилися в мечети?

И тут язык мой умолкает,

Тут пресекается дыханье,

Тут мукою я удушен:

Лишь при одной подобной мысли

Готово сердце разорваться

И волосы восстали дыбом,

И телом овладела дрожь.

То было бы не первым разом,

Что хлев и ясли оказались

Гостеприимными для Бога;

Но раз мечети, в них для нас

Навеки будет знак позорный,

И надпись нашего бесславья,

Гласящая: «Здесь Бог когда-то

Имел жилище, а теперь

Его прогнали христиане,

И помещен здесь ими Дьявол».

И даже это позабыто,

(Как общий приговор гласит)

Что в дом чужой никто не входит,

Чтобы, хозяина обидеть,

Так разве будет справедливо,

Чтоб в Божий Дом вошел порок,

И нами был сопровождаем,

И мы, чтоб он вошел вернее,

Ему посторожили двери,

А Бога выкинули вон?

Католики, что пребывают

С своими семьями, с богатством,

В том городе, быть может станут,

Чтоб только их не потерять,

Трусливо отпадать от веры.

И мы доставим им возможность

Впадать в соблазн греха такого?

И будут дети христиан

Перенимать у мавров нравы,

И подчиняться их обрядам,

И жить сочленами их секты?

И столько жизней дорогих

Из-за одной, совсем ничтожной,

Должны погибнуть безвозвратно?

Но кто же я? Ужели больше,

Чем просто смертный человек?

Коль быть Инфантом – умножает

Мое значение, я – пленный:

Невольник притязать не может

На пышность почестей; я – раб:

И значит, тот впадет в ошибку,

Кто назовет меня Инфантом.

Так кто ж распорядиться может,

Чтоб жизнь единого раба

Такой ценою окупилась?

Кто умирает, тот теряет

Свою физическую цельность [142] ,

Ее я в битве потерял:

Раз потерял, так значит умер:

Раз умер, было бы деяньем

С разумной мыслью несовместным,

Чтоб ныне ради мертвеца

Навек погибло столько жизней.

Так пусть же это полномочье

Разорвано на части будет,

И станет искрами огня,

И станет атомами солнца.

(Разрывает полномочие, которое привез Энрике.)

Но нет, я съем обрывки эти,

Да не останется ни буквы,

Способной миру возвестить,

Что мысль подобная возникла

В умах у знати лузитанской [143] .

Царь, я твой раб, распоряжайся

Своим слугой, повелевай;

Я не хочу своей свободы,

Ей обладать не в состояньи.

Вернись на родину, Энрике:

Скажи, что в Африке меня

Оставил ты похороненным,

Затем что жизнь моя отныне

Во всем подобна будет смерти.

Фернандо, христиане, мертв;

Остался вам невольник, мавры;

Для ваших, пленники, страданий

Прибавился товарищ ныне;

О, небо, смертный человек

Твои восстановляет церкви;

О, море, скорбный умножает

Рыданием твои пучины;

О, горы, темный к вам пришел,

Чтоб жить средь вас, как ваши звери;

О, ветры, нищий удвояет

Дрожаньем крика ваши Сферы;

Во мгле глубин твоих, земля,

Себе мертвец могилу роет;

Чтоб все вы, Царь, и брат, и мавры,

И христиане, и созвездья,

И небо с морем и с землей,

И солнце, и луна, и горы,