Петр Киле - Восшествие цесаревны. Сюита из оперы или балета

Лесток, собравшись было выйти, вмешивается в разговор:

- Государыня, вам нужен офицер, за которым пойдут гренадеры.

- Гренадеры пойдут за мной и без офицеров, если я позову их.

- Но дабы позвать, нужен офицер.

- Миних уже сделал свое дело. Послушаем, что он скажет.

Воронцов и Лесток выходят, в дверях приглашая Миниха войти.

Цесаревна со вниманием:

- С выздоровлением, ваше сиятельство!

- Благодарю вас, Елизавета Петровна! Не все рады моему выздоровлению. Особенно шведы. Весьма самонадеянно затевать войну на чужие деньги, это же не пушки и снаряды, какие есть. Им нужна победоносная война, а начали с поражения.

Цесаревна невольно обрадовалась, забыв о целях войны.

- Мы шведов побили!

- А говорят, война затеяна ради вас! – воскликнул в свою очередь Миних.

- Это политика европейских стран, преследующих свои цели. Так я им поверю, что они заинтересованы в том, чтобы на русский престол взошла дочь Петра Великого. Им ведь несдобровать.

- Государыня цесаревна! А вы правы, видит Бог! Ах, что же я наделал? Я вижу императрицу в короне, которая вам принадлежит по правопреемству. Я остановился на полпути, поэтому Бог покарал меня. Велите исправить ошибку!

- Вижу, ваше раскаянье искренне.

- Кто у вас смотритель дома? Урядник Щегловитый. Его сюда назначил я, по просьбе Анны Леопольдовны. Она ужасно вас боится.

- Не на своем месте, вот и боится, как Анна Иоанновна. Следят за каждым моим шагом и за каждым, кто приходит в мой дом. О вашем посещении, верно, уже сообщили.

- Государыня, велите сделать то, что почту за честь!

- Сударь, с моей точки зрения, ваша честь, как и Остермана, уже запятнана. Если ваше раскаянье искренне, вы поймете меня.

- Мое раскаянье искренне. Все останется между нами. Примите к сведению, верный вашему высочеству полк отправляют на театр военных действий. Я ухожу от вас в полном восхищении. Если что, дайте мне знать.

- Не беспокойтесь, сударь. Такой ли вы человек, кто раздает короны? Если я захочу, сама могу взять то, что предназначено мне по рождению.

Смольный дом. Обычная суета, но камергеры обеспокоены, обсуждают содержание манифеста. И ожидают возвращения цесаревны с приема при дворе.

Маски, выглядывая из-за жалюзи, обсуждают, что происходит:

- Петр Шувалов накидывается на Лестока за манифест, в котором все ложь.

- Воронцов вступается за Лестока, утверждая, что манифест – это декларация политики Франции и Швеции, в чем ее высочество соблюдает свои интересы и интересы России…

- Александр Шувалов высказывает опасения, что пресловутый манифест – это прямая угроза существующему порядку, и она для властей исходит не от шведов, которых побили, а ясно от кого, от цесаревны. Ситуация становится предельно опасной!

Петр Шувалов:

- Участие в заговоре иностранных послов замечено… И Лестока, которого Нолькен приглашал к себе как врача, когда заметил, что за ним следят… При этих обстоятельствах этот манифест, в котором сообщается, что шведская армия вступила в русские пределы для получения удовлетворения за многие неправды, сочиненные министрами-иностранцами, и теперь хочет освободить русский народ от ига и жестокостей чужеземцев. Каково? Там слова о «незаконном наследстве» и о желании шведов предоставить русскому народу свободное избрание законного и справедливого правительства. Здесь же все ясно. Любая власть при подобных обстоятельствах должна действовать незамедлительно.

Лесток, вскрикивая от отчаяния:

- Меня могут арестовать теперь во всякую минуту!

- Промедления здесь можно объяснить лишь растерянностью Остермана. Очевидно, у него разыгралась подагра или что-то в этом роде. Возбудив негодование цесаревны из-за подарков старый лис поджал хвост?

- Здесь Франция и Швеция против него лично, как министра-иностранца! Парадокс! Наверняка Остерман слег, чувствуя, что доигрался.

Цесаревна по возвращении, взволнованная и веселая, представляет в лицах встречу с Шетарди и разговор Анны Леопольдовны с нею.

- Вы знаете, чем закончились мои переговоры со шведским послом: Нолькен уехал ни с чем. Мои тайные встречи с Шетарди выродили манифест, который мог иметь какой-то смысл лишь при победах шведов, чему не бывать. Зато манифест напугал Остермана до колик в животе, а правительница сочла за благо переговорить со мной.

Анна: «Я решила просить французского короля, чтобы он отозвал Шетарди из России. А потому настоятельно советую вам более не принимать этого человека и не общаться с ним».

Я: «Как я могу это сделать? Откажу раз, два, сказавшись больной. Но мы можем просто столкнуться на улице».

Анна: «И все-таки вы не должны видеться с Шетарди».

Я: «Можно все устроить гораздо проще. Прикажите Остерману, пусть он сам скажет Шетарди, чтобы тот более ко мне не ездил».

Анна: «Шетарди лицо официальное, не следует его раздражать. Он начнет жаловаться, а это дело политическое».

Я: «Как частное лицо политикой я не занимаюсь».

Анна явно осердилась: «Слышала я, матушка, что вы имеете корреспонденцию с неприятельской армией и будто ваш доктор ездит к французскому посланнику и с ним фикции в той же силе делает. Мне советуют немедленно арестовать доктора Лестока. Я всем этим слухам о вас не верю, но надеюсь, если Лесток окажется виноватым, то вы не рассердитесь, когда его задержат».

Лесток:

- Я пропал!

- Естественно я все отрицала, обещала разобраться и дать объяснения правительнице. Я сделала это так, что обе были растроганы до слез.

Лесток:

- Я пропал. Мне домой идти нельзя.

- Успокойтесь, Арман. Сначала выслушают мои объяснения. Затевать дело против меня при нынешних обстоятельствах в Европе Остерман не решится. Утро вечера мудренее.

Смольный дом. В палате – большой комнате для приемов и балов – звучат звуки музыки. Идут уроки танцев с участием пажей и фрейлин, главным образом, для Алексея Разумовского, с которым отдельно занимается танцмейстер, обучая не только движениям, но и манерам, в присутствии цесаревны, очевидно, без нее камердинер не проявлял послушания и старания, подчиняясь беспрекословно только ее желаниям.

Впрочем, сама цесаревна занималась тоже, только не танцами, а музыкой со своим старым учителем музыки Шварцем, который был посвящен во все ее горести. Он появляется рядом с цесаревной лишь один раз, но, верно, недаром в самый ответственный момент в ее жизни.

Шварц со скрипкой на руках:

- Государыня, вы поглядываете на мою скрипку…

- Сыграйте что-нибудь из Моцарта. Мне надо подумать… Не просто помолиться, - я молилась все утро, - а найти решение.

- Решение вы давно приняли, - Шварц настраивает скрипку и начинает играть.

- Верно. С решением ясно. С юности я знала: по рождению мне предназначена высшая доля. Но что такое корона, когда при мне моя красота? Я упивалась ею, как никогда не буду упиваться властью. Теперь же мне нужна высшая власть для личной самозащиты и защиты отечества.