Эдвард Дансейни - Пьесы о далеком и близком

(Он привстает, с надеждой глядя на мистера Глика, когда между ним и Гликом появляется Джергинс. Он пришел забрать чашки).

Сэр Уэбли. Времена меняются, Джергинс.

Джергинс. Боюсь, что так, сэр Уэбли.

Сэр Уэбли. Быстро меняются. В клуб вступают новые члены.

Джергинс. Да, боюсь, что так, сэр Уэбли.

Сэр Уэбли. Вы тоже это замечаете, Джергинс.

Джергинс. Да, сэр Уэбли, это происходит так неожиданно. Как раз на прошлой неделе я видел…

Сэр Уэбли. Ну, Джергинс…

Джергинс. Я видел лорда Пондлбарроу, надевшего…

Сэр Уэбли. Надевшего что, Джергинс?

Джергинс. Надевшего одну из этих морских шляп, сэр Уэбли.

Сэр Уэбли. Ну–ну. Я полагал, что все меняется, но не до такой степени…!

Джергинс. Нет, сэр Уэбли.

(Уходит, тряся головой).

Сэр Уэбли. Что ж, нам следует разузнать про того парня.

Никс. Да, я обращусь к мистеру Глику. Он все знает о подобных вещах.

Сэр Уэбли. Да, да. Как раз…

(Никс встает и направляется к креслу Глика).

Никс. Э…э….

Глик (оборачиваясь). Да?

Сэр Уэбли. Вы знаете что–нибудь о человеке по имени Уильям Шекспир?

Глик (щурясь из–за пенсне). Нет!

(Он несколько раз отрицательно качает головой и возвращается к своей газете).

Занавес

Гарри Де Риз - Поэт

(Это имя, несомненно, французского происхождения, но произносится на английский манер Де Ривз).

Дик Прэттл - старший лейтенант королевской морской кавалерии.

Слава

Квартира Поэта в Лондоне. Окна на заднем плане. Высокий экран в углу.

Время действия — 30 февраля

Поэт сидит за столом, пишет. Входит Дик Прэттл.

Прэттл. Привет, Гарри.

Де Риз. Привет, Дик. Боже правый, откуда ты явился?

Прэттл. С края света.

Де Риз. Ну, будь я проклят!

Прэттл. Думаю, я присяду и взгляну, как у тебя дела.

Де Риз. Что ж, это чудесно. Что ты делаешь в Лондоне?

Прэттл. Ну, я хотел узнать, смогу ли я заполучить здесь парочку новых галстуков, — там ничего подобного не добьешься. А потом решил взглянуть, на что теперь похож Лондон.

Де Риз. Чудесно! Как там все?

Прэттл. Дела идут.

Де Риз. Это хорошо.

Прэттл (заметив бумагу и чернила). Что ты делаешь?

Де Риз. Пишу.

Прэттл. Пишешь? Я не знал, что ты — писатель.

Де Риз. Да, я недавно этим занялся.

Прэттл. Я тебе скажу, что в этом нет ничего хорошего. Что ты пишешь?

Де Риз. О, стихи.

Прэттл. Стихи! Боже правый!

Де Риз. Да, что–то в этом роде, знаешь ли.

Прэттл. Господи! И ты зарабатываешь этим деньги?

Де Риз. Нет, совсем ничего.

Прэттл. И почему же ты до сих пор не бросил?

Де Риз. О, я не знаю. Некоторым людям, похоже, нравятся мои сочинения. Поэтому я и продолжаю.

Прэттл. Я бы все это бросил, если оно не приносит денег.

Де Риз. Эх, но все это просто не по твоей части. Ты вряд ли бы воспринял поэзию, даже если б она сулила деньги.

Прэттл. Не говори так. Если б я мог заработать стишками хоть столько же, сколько ставками — тогда я не стал бы отказываться от поэзии. Только вот…

Де Риз. Только — что?

Прэттл. Ну, я не знаю. Кажется, в ставках побольше смысла.

Де Риз. Кажется, да. Я полагаю, легче рассказать, что будет делать земная лошадь, чем поведать, как Пегас…

Прэттл. Что еще за Пегас?

Де Риз. Крылатый конь поэтов.

Прэттл. Ну и дела! Ты ведь не веришь в крылатых коней, верно?

Де Риз. В нашем деле приходится верить во все невероятное. Это открывает нам некие великие истины. Образ, подобный Пегасу, столь же реален для поэта, как для тебя — победитель Дерби.

Прэттл. Ну дела! (Дай–ка мне сигарету. Спасибо). Что же, ты веришь в нимф и фавнов, в Пана и во всех подобных созданий.

Де Риз. Да–да. В них во всех.

Прэттл. Боже!

Де Риз. Ты веришь в лорд–мэра Лондона, не так ли?

Прэттл. Да, конечно; но что же…

Де Риз. Четыре миллиона человек или около того сделали его лорд–мэром, верно? И он олицетворяет для них силу, могущество и традиции…

Прэттл. Да; но я не пойму, что же здесь…

Де Риз. Вот, он олицетворяет для них идею, они сделали его Лорд–мэром, и теперь он — лорд–мэр…

Прэттл. Да, конечно, именно так.

Де Риз. Точно так же Пан стал тем, чем его сделали миллионы; миллионы людей, которым он кажется воплощением древнейших мировых традиций.

Прэттл (Встает с кресла и делает шаг назад, смеется и смотрит на поэта с неподдельным изумлением). Ну дела… Ну дела… Ты старый дурень… Но Боже правый… (Он наталкивается на экран и отодвигает его немного в сторону).

Де Риз. Не смотри! Не смотри!

Прэттл. Что? В чем дело?

Де Риз. Экран!

Прэттл. О, извини, конечно. Я поставлю его на место. (Он почти обходит экран).

Де Риз. Нет, не заходи за него.

Прэттл. Что? Почему нет?

Де Риз. О, ты не поймешь.

Прэттл. Я не пойму? С чего бы? Что ты городишь?

Де Риз. О, об одной из этих вещей… Ты не поймешь.

Прэттл. Конечно, я пойму. Давай–ка взглянем туда (Поэт становится между Прэттлом и экраном. Он больше не протестует. Прэттл заглядывает за угол экрана). Алтарь.

Де Риз (отодвигая экран полностью). Вот и все. И что ты об этом думаешь?

(Алтарь греческого типа, похожий на пьедестал, теперь виден и зрителям. Листки бумаги разбросаны на полу вокруг алтаря).

Прэттл. Ну, ты всегда был чертовски неряшлив.

Де Риз. Ну и что ты об этом скажешь?

Прэттл. Это напоминает мне твою комнату в Итоне.

Де Риз. Мою комнату в Итоне?

Прэттл. Да, у тебя там всегда на полу валялись бумаги.

Де Риз. О, да…

Прэттл. И что это?

Де Риз. Все это — стихи; и это мой алтарь Славе.

Прэттл. Славе?

Де Риз. Той самой, которую познал Гомер.

Прэттл. Боже всемогущий!

Де Риз. Китс ее так и не увидел. Шелли умер слишком молодым. В лучшие времена она приходила поздно, теперь — не приходит вообще.

Прэттл. Но, мой добрый приятель, ты же не хочешь мне сказать, что существует такая персона?