Алекс Тарн - HiM

П о с т у м (беспомощно). Как это? Найт, как это?

Ж е н щ и н а. Ты разве не слышал, мальчик? Программер ведь только что объяснил: скоро все они будут здесь. Все переместятся в Хайм. Не только потому, что в Хайме хорошо – одно это не было бы достаточной причиной - а потому, что там невыносимо. Какой смысл возвращаться туда, откуда все бегут?

П р о г р а м м е р. Вот именно. Разве нам плохо здесь, вместе?

П о с т у м. Нет-нет. Это неправильно. Быть такого не может! (кричит) Вы просто несчастные люди, поэтому вы так говорите. Вы сбежали в Хайм от несчастья. Но там (указывает в зал) есть и счастливые! И их много! Они довольны жизнью! Они довольны собой! У них и в мыслях нет запирать себя за двадцатью пятью замками! Они любят солнце! Слышите? Солнце!

Ж е н щ и н а. От солнца – меланома, мальчик. Рак кожи.

П р о г р а м м е р. Ты прав, Постум, но прав только частично. Да, Найт и Трай действительно несчастны. Но они ведь не родились такими, правда? Такими их сделала жизнь. Такими их сделал дом, в который тебе так не терпится вернуться. А до этого и они выглядели такими же довольными, чем эти. (всматривается в зал) Кстати, ты и в самом деле полагаешь, что счастье этих людей снаружи – настоящее? Но как оно может быть настоящим, если всё может разрушиться в любую минуту? Вот он… его послезавтра убьет грузовик на встречной полосе. А ее изнасилуют в мусорном тупике по дороге домой. А сын вон тех людей умрет от передозы на следующей неделе… Всё это - тамошняя реальность, Постум. Реальность. А их счастье, о котором ты говоришь, – иллюзия. К сожалению, люди всегда предпочитают цепляться за иллюзию. Поэтому, да – первыми к нам придут именно несчастные, такие, как Найт и Трай. Но потом подтянутся и остальные, уверяю тебя. Ведь каждый из них рано или поздно получит свою ужасную оплеуху. Каждый!

П о с т у м. Нет-нет. Быть такого не может. Быть такого…

Ж е н щ и н а (перебивает) . Не может? Ну да, не может. А как насчет твоей больницы? Вот уж где все счастливы поголовно…

Постум застывает на месте.

П р о г р а м м е р. Какая больница? О чем ты?

Ж е н щ и н а. Больница, где он работает. Больница, где он познакомился с Трай. Ну, что же ты молчишь, мальчик? Трай мне кое-что рассказала относительно обстоятельств вашей встречи. Кем ты там служишь? Врачом? Хирургом? Социальным работником? Санитаром?

П о с т у м (глухо, изменившимся голосом). Я фотограф.

Ж е н щ и н а. Фотограф? Зачем больнице фотограф?

П о с т у м. Это огромный госпиталь. Я помогаю людям в… ээ-э… очень проблемных случаях. Когда они хотят… знаете… запечатлеть. Помогаю не самим больным, а их родственникам, когда самим больным уже ничего не поможет. Понимаете, люди хотят оставить себе память…

П р о г р а м м е р. Память? Фотографию умирающего?

П о с т у м. Иногда и так. Но большинство моих клиентов связаны с неудачными родами. Понимаете… когда умирает взрослый человек, от него остается множество снимков, и нет смысла фотографировать именно самые последние минуты. Тем более, снимки эти не слишком приятны… ээ-э… визуально. Хотя многие просят снять гипсовую маску. Так это называют – гипсовая маска. Вообще-то сейчас используют другие материалы, но по традиции… Я делаю и это, и кое-что другое.

Пауза

Ж е н щ и н а. Ну, дальше. Ты начал говорить про роды.

П о с т у м. Да. Роды. Преждевременные роды, тяжелые врожденные уродства, летальные травмы… Это совершенно другой случай. Человечек только-только появился на свет. Он еще ни разу не фотографировался. Когда он был у матери в животе, предполагалось, что всё у него впереди. Что его будут фотографировать бессчетно, миллион раз. Как он агукает в колыбели, как дрыгает ножками, как ползет по ковру, как впервые встает на ноги, делает первый шаг. Снимки из садика, из школы. С друзьями, с девушкой, с женой… - и так далее, до внуков и правнуков. Но случилось иначе. Случилось, что ему назначено умереть, едва родившись, – без всей этой длиннющей цепи фотоснимков. От такого человека не остается ничего – вообще ничего, никакого следа. Был - и нету. Разве это не ужасно? Найт?

Ж е н щ и н а. О том и речь, мальчик. О том и речь…

П о с т у м. И тут появляюсь я. Чтобы запечатлеть. Чтобы остались хорошие, качественные портретные снимки. Ребенок, родители. На руках у матери. У отца. У бабушек-дедушек. Иногда у меня есть два-три дня, иногда все кончается гораздо раньше, так что важно не опоздать. А еще я делаю слепки.

П р о г р а м м е р. Ты имеешь в виду посмертную маску? С младенца?

П о с т у м. Нет, маску с младенца просят редко. Обычно я изготавливаю слепок с ножки или ручки, когда ребенок еще жив. Чаще с ножки – ее легче потом ставить на полку.

Ж е н щ и н а. Боже мой… на полку.

Пауза

П р о г р а м м е р. А Трай? Она ведь и в самом деле говорила о неудачных родах. Выходит, ты ее знаешь еще с тех времен?

П о с т у м. Это было ужасно. Ужасно. Им сказали, что ребенок умрет через полчаса, – по всем медицинским показателям он не мог дышать самостоятельно. А он все жил и жил. Прелестный мальчик. И они подумали, что, возможно, врачи ошиблись в диагнозе. Это ведь случается, правда? Ну, не на сто процентов ошиблись, потому что ребенок все-таки во многом реагировал неправильно, например, не мог сосать - но ошиблись. Это самый страшный вариант – когда появляется надежда. Лучше бы ее не было совсем. Обычно ведь как - сначала тебя оглушают известием, что ребенок обречен. И ты какое-то время действуешь автоматически, оглушенно, будто под анестезией. По сути, это и есть анестезия, самая настоящая. Потом-то она отходит и появляется боль, но уже не острая, а тупая и мягкая. Давит, мешает дышать, но не убивает. И совсем иначе, когда вдруг появляется надежда. Она сразу включает фантазии. Ты начинаешь представлять всякие картины, строить планы, прикидывать, сопоставлять. Ты выходишь из оглушенного состояния. И когда смерть все же приходит, ты беззащитен, открыт настежь. И она втыкает в тебя нож по самую рукоятку и принимается проворачивать в ране, наматывая кишки. И вот это уже совсем другая боль. Совсем-совсем другая.

Пауза

П о с т у м. Они сбежали из больницы неожиданно для всех. Поэтому диск с фотками остался у меня. Ну, остался и остался – часто клиенты не забирают фотографии сразу, обращаются через месяц-другой после похорон. Так что я храню диски в картотеке и жду, когда люди обратятся, чтобы все шло в их собственном темпе, чтоб не травмировать. Но они все не звонили, и мне пришлось наводить справки в больничном архиве. К тому времени прошло уже месяцев восемь. И мне рассказали, что ребенок прожил еще полтора месяца. От меня скрыли факт самоубийства матери; знаете, такие вещи предпочитают не афишировать. Семья переехала в неизвестном направлении, телефоны не отвечали, передать диск было просто некому. Адрес электронной почты всплыл значительно позже.