Август Стриндберг - Красная комната. Пьесы. Новеллы (сборник)

Но вот комнаты готовы. Спальня похожа на маленький храм. Кровати стоят рядышком, словно два экипажа. И солнце освещает голубое одеяло и белые-пребелые простыни и думочки с их именами, вышитыми незамужней теткой: большие разноцветные буквы точно сплетаются в объятиях, иногда сливаясь в поцелуе. У жены — маленький альков, отгороженный японской ширмой. А в гостиной, которая служит и столовой и кабинетом, стоит ее рояль (стоимостью в тысячу двести крон), его письменный стол с десятью ящиками — «целиком» из ореха, трюмо с зеркалами до потолка, и кресла, и буфет, и обеденный стол. Получилась «настоящая жилая комната» — непонятно, зачем вообще нужна отдельная столовая, обычно такая неуютная со своими плетеными стульями.

И вот сыграли свадьбу в субботу вечером! А на следующее утро, в воскресенье… О, как упоительна жизнь! Как чудесно быть женатым! Какое великолепное изобретение — брак! Делаешь что хочешь, да вдобавок родители и родственники приходят поздравлять!

В десять утра спальня еще погружена во мрак. Он не желает впускать дневной свет и вновь зажигает красный ночник; его волшебный огонь освещает голубое одеяло и белые, чуть смятые простыни, и Венера из неглазурованного фарфора, ставшая пунцовой, не стыдится своей наготы; а там лежит его женушка, чувствуя блаженную усталость во всем теле, хотя выспалась она прекрасно — будто впервые в жизни так крепко спала. С улицы не доносится шума движения, ведь сегодня воскресенье; а вот и первые удары колоколов, они звонят с таким ликованием, точно призывают весь мир возблагодарить и восславить того, кто создал мужчину и женщину. Он шепчет на ушко своей маленькой женушке, прося ее на минутку отвернуться — ему надо выйти и распорядиться насчет завтрака. И она зарывается головой в подушки… А он потихоньку дотягивается до халата и скрывается за ширмой — набросить что-нибудь из одежды.

И вот он выходит в гостиную — на полу протянулась сияющая солнечная дорога; ему все равно, какое сейчас время года — весна, лето, осень или зима; он знает лишь, что сегодня воскресенье! И ему кажется, будто его прежняя холостяцкая жизнь — нечто мерзкое и мрачное — отступает в тень, и он словно вдыхает воздух своего старого жилища, который смешивается с воздухом дома его будущих детей!

Ого, сколько в нем силы! Будущее надвигается на него словно гора! Но стоит ему только дунуть — и гора обрушится, рассыплется перед ним, точно песок, а он, подхватив на руки свою женушку, полетит над трубами и крышами домов.

Он собирает разбросанную по комнате одежду; белый галстук зацепился за раму картины и похож на белую бабочку.

Потом он идет на кухню. Ах, как ярко блестит медная посуда и луженые кастрюли! Все это принадлежит им — ей и ему! Появляется служанка в нижней юбке! И он удивляется, что не замечает ее наготы. Она для него бесполое существо! Ибо для него существует только одна женщина! Он чувствует себя целомудренным, как отец перед дочерью, и велит ей спуститься в «Три рюмки» и заказать завтрак, немедленно, да чтоб самый отменный. Портер и бургундское! Впрочем, хозяин и сам знает. Передай ему от меня привет!

Он стучится в дверь спальни.

— Можно войти?

Испуганный возглас в ответ:

— Подожди минуточку, мой друг!

Он сам накрывает на стол. И когда приносят завтрак, раскладывает кушанья на новые тарелки. Сворачивает салфетки. Протирает бокалы. И ставит свадебный букет перед ее прибором. Наконец она выходит, в вязаном пеньюаре, солнце на миг ослепляет ее, у нее немного кружится голова, совсем чуть-чуть, и он подхватывает ее и усаживает в кресло перед столом. А теперь его женушка должна выпить немножко тминной настойки, маленькую рюмочку, и съесть бутерброд с икрой. «Ах, как здорово! Представь, что бы сказала мама, увидев свою Луису с рюмкой в руках!» Он суетится, подает, ухаживает за ней, как будто она все еще его невеста. Какой завтрак после такой ночи! И никто не имеет права «что-нибудь сказать». И правильно, можно развлекаться с чистой совестью, в этом-то вся и прелесть. У него и прежде бывали подобные завтраки, но какая огромная разница! Тогда им владело отвращение, тревога — даже вспоминать не хочется. И, запивая устрицы настоящим гетеборгским портером, он не может найти достаточно сильных слов, чтобы выразить свое презрение ко всем холостякам. «Те, кто не хочет жениться, просто глупцы! Эгоисты! На них следовало бы ввести налог, как на собак!» Но жена осмеливается возразить — по возможности кротко и дружелюбно: ей «все-таки жалко этих бедняг — у них нет денег, чтобы жениться, потому что иначе они бы все, конечно же, женились». Нотариус чувствует укол в сердце и на мгновение пугается, как бывает после какого-нибудь отчаянного поступка. Все его счастье, оказывается, покоится на деньгах, и если бы, если б… Ха! Бокал бургундского! Теперь уж я засучу рукава! Тогда они увидят!

На стол подается жареный тетерев с брусникой и вестеросскими огурцами. Жена ахает от изумления, и это доставляет ему живейшую радость.

— Мой милый Людвиг! — Она кладет свою дрожащую ручку на его локоть. — Можем ли мы позволить себе такое? — К счастью, она говорит «мы».

— Э, один раз не считается! А потом будем есть только картошку с селедкой.

— А ты ешь картошку с селедкой?

— Еще бы!

— Ну да, покутив сначала в ресторане, да чтоб потом запить все стаканчиком шато-бриана!

— Ах, глупости! Ну, твое здоровье! Тетерев был великолепен! А сейчас артишоки!

— Людвиг, да ты просто сошел с ума! Артишоки в это время года! Они же стоят бешеных денег!

— При чем тут деньги? Артишоки ведь хороши? Вот видишь, это — главное! И вино! Побольше вина! Как прекрасна жизнь, правда? О, жизнь упоительна, упоительна!

В шесть часов вечера перед подъездом их ждала коляска. Жена чуть было не рассердилась. Но до чего же чудесно сидеть рядом, откинувшись на спинку заднего сиденья, и, слегка покачиваясь, медленно ехать в Юргорден. Как будто лежишь в одной кровати, прошептал Людвиг, за что и получил зонтиком по пальцам. Снизу, с мостовой, здороваются знакомые, машут рукой приятели, точно говорят: ах ты, проказник, денежки заимел! И какими маленькими кажутся люди там, внизу, как ровна дорога, как мягко пружинят рессоры! Так должно быть всегда!

Так продолжалось целый месяц! Балы, визиты, обеды, ужины, театры. А остальное время они проводили дома, и это было самое замечательное! Как чудесно, отужинав у родителей, забрать свою женушку, увести ее из-под носа папы и мамы, посадить в коляску, захлопнуть дверцу, кивнуть на прощание и сказать: а теперь мы едем к себе домой! И будем делать все, что нам вздумается! И, вернувшись, устроить легкий ночной ужин и болтать до утра!

А дома Людвиг был всегда такой благоразумный! В принципе! Однажды жена решила — на пробу — угостить его ломтиками лососины с тушеным картофелем и овсяным супом. Ах, как вкусно! Ему так надоело привычное меню! Но в следующую пятницу, когда на обед вновь должны были подать соленую лососину, Людвиг пришел домой с двумя куропатками! И прямо с порога закричал: